Светлана Климова - Ангельский концерт

Возвращаясь назад, скажу только, что остаток лета прошел как короткий вздох сожаления. Мы много бродили по пустынным озерным берегам среди сосновых рощ, ловили мелких травяных щук и линей, плавали до изнеможения, валялись в траве на солнцепеке и занимались любовью где попало, словно впереди у нас была целая вечность. И постепенно я начал жалеть, что втянул Еву в эту авантюру с возвращением. Может, и в самом деле стоило раз и навсегда поставить крест на моих амбициях, все забыть, наплевать и начать какую-то другую жизнь — скромную и непритязательную.

Но Ева с ее безошибочным чутьем точно знала, что я не успокоюсь до тех пор, пока не попробую еще раз. Наша с нею связь была намного глубже, чем та, что обычно соединяет любовников или мужа и жену, потому что однажды мы вместе заглянули за черту, где не действуют никакие правила, а человек не стоит ни гроша.

Такая вот история.

Потому-то я и торчал посреди этой комнаты со сползающими со стен обоями, уставившись в мертвый монитор моего старенького компьютера. И при этом понятия не имел, с чего начинать.

— Кофе, — сказала Ева, входя и ставя на стол перед монитором чашку. — Ты не помог бы мне открыть чемодан? Там замок заело, а чемоданы — не мой профиль.

На ней ничего не было, кроме моей старой фланелевой рубашки с продранными локтями. Влажные волосы развились, глаза блестели, как трава после дождя.

Я тут же забыл про кофе, про чемодан и про все остальное, однако у Евы оказались совсем другие планы…

Спустя четверть часа я уже бодро направлялся в ближайший супермаркет, на ходу размышляя о человеке по имени Луи Николя Робер. Точнее, не о нем, а о последствиях его изобретательности. Несмотря на то что еще в 1798 году этот самый Луи создал первую машину для изготовления бумаги, а еще через десять лет немцы Кениг и Бауэр опробовали первый типографский станок для печати больших тиражей, и все это вместе взятое вроде бы позволило решить проблему дефицита денег в Европе, — для нас с Евой финансовая проблема оставалась более чем насущной. Денег, которые мы привезли с собой, при самой зверской экономии должно было хватить максимум на пару месяцев, а значит, поиски работы нельзя откладывать ни на день.

Когда человек всерьез намерен решить какую-нибудь задачу, часто оказывается, что он готов к этому гораздо лучше, чем ему самому кажется. Домой я возвращался с пакетом покупок и списком имен тех, кому собирался позвонить в первую очередь. А также с убеждением, что город за год практически не изменился. Только на каждом углу лезли в глаза новые вывески банков, а на то, чтобы перейти дорогу, требовалось куда больше времени. Похоже, у соотечественников образовался избыток наличности.

Список вышел коротким. Там выстроились пятеро моих преуспевающих однокурсников, парочка пожилых юристов, с которыми мне приходилось в разное время поддерживать деловые отношения, а последним значился все тот же старший следователь Гаврюшенко. Хотя, по здравом рассуждении, с него бы и следовало начинать.

На обратном пути я поддался слабости — остановился у газетного киоска и приобрел несколько пестрых газетенок с объявлениями о найме.

Полагаться на объявления не приходилось, но и выбора особого у меня не было. Этот город, расслабленно вплывающий в осень со всеми своими подвяленными солнцем каштанами, плешивыми тополями, студентами с пивом, бродячими псами, лавчонками и супермаркетами, заводскими окраинами и пышными особняками исторического центра с точки зрения моих намерений ничем не отличался от пустыни Гоби. Меня здесь помнили, и это было хуже всего. Я принадлежал к корпорации, а полтора года назад эта самая корпорация сочла меня нежелательной персоной. Или, если быть точным, довела до моего сведения, что адвокатской практики мне не видать как собственных ушей.

Я проверил и убедился, что коллеги слов на ветер не бросают. Лучшее, на что я мог рассчитывать, — должность юриста в торговой фирме, то есть все, чего я терпеть не мог: фиктивные договора, отписки, тяжбы с поставщиками, тоска в хозяйственном суде, а на закуску — переговоры с контролирующими инстанциями. И это можно было считать удачей, если бы такая удача не означала полную капитуляцию.

В общем, вполне депрессивная ситуация.

В промежутках между совершенствованием интерьера (Ева сказала, что все уважающие себя люди спят лицом на восток, и в результате мой сиротский диванчик переехал, вызвав цепную реакцию среди остальной мебели), мытьем окон и наспех проглоченным обедом я время от времени закуривал, присаживался к телефону и набирал какой-нибудь номер из списка.

Прокуратура сурово молчала — в кабинете Гаврюшенко трубку не брали. Однокурсники по юридическому вспоминали меня с трудом, говорили сухо и озабоченно, а когда я заикался о работе, изображали такое недоумение, будто я заявлял претензии как минимум на шведский престол.

Только Люська обрадовалась мне совершенно искренне — та самая Люся Цимбалюк, которая единственная среди нас окончила курс с отличием и подавала большие надежды. Правда, вскоре она вышла замуж за владельца небольшого бара в центре и по уши увязла в своем бизнесе. По ходу разговора выяснилось, что с баром, как и с юриспруденцией, давно покончено, — теперь они с мужем содержали в пригороде элитный пансиончик для престарелых. Называется «Эдем». Не богадельня, разумеется, — заведение предназначалось для людей состоятельных, которым вдруг загорелось смотаться в отпуск или по делам, а хворого и беспомощного родича сбыть некуда.

Дела у нее, судя по всему, шли неплохо, но к моим поискам это не имело ни малейшего отношения. Люся продиктовала номер своего мобильного, после чего я позвонил коллеге Рафаловичу, с которым в прошлом трудился в юридической фирме «Щит».

Лев Борисович занимался имущественными вопросами и был в своей сфере ас, каких поискать. Пересекались мы нечасто — в основном выходя покурить и потрепаться на свежем воздухе. Этот старый, еще советского закала крючок косился на меня с иронией, но порой давал дельные советы. Я был в ту пору зеленым, нахальным, бестолковым, ни разу не битым и полным самого отъявленного идеализма, и в принципе, этот набор мог вызывать только сочувствие, но меня не покидало ощущение, что Рафалович мне в чем-то завидует. Хотя завидовать было нечему, кроме, разве что, молодости.

Вот и сейчас, когда я задал свои вопросы, Лев Борисович поперхал в трубку, помямлил и вдруг прямо спросил:

— А на кой вам все это сдалось, Егор?

— То есть как? — я оторопел. — В конце концов я — дипломированный юрист, и нет ничего странного в том, чтобы снова заняться своим делом. Не так уж и плохо у меня получалось.

— Это с какой стороны посмотреть, — задумчиво произнес Рафалович. — А хотите совет? По старой дружбе?