Светлана Климова - Ангельский концерт

— Хочу, — сказал я, уже догадываясь, куда он гнет.

— Бросьте вы все это к чертовой бабушке и уезжайте отсюда. В ваших же интересах. Здоровье дороже.

— Понял, — сказал я. — Но это не мой вариант. То есть я хочу сказать, что никуда не поеду, иначе грош мне цена. Вы ведь тоже так думаете, Лев Борисович?

— Мало ли что я думаю, — проворчал он. — А что касается работы…

— С этим более-менее ясно, — успокоил я его. — Не берите в голову. Вы ведь, кажется, сказали, что покончили с практикой?

— И да, и нет, — туманно ответил Рафалович. — У нас ведь как у попов: хочешь не хочешь, а остаешься в деле пожизненно.

— Вот и я о том же.

В ответ на эту реплику из трубки донесся дребезжащий смешок — такой же двусмысленный, как и весь этот разговор.

На том мы и распрощались. Я остался в полной уверенности, что пройдохе Рафаловичу что-то известно, но это никак не меняло сути дела. Ничего не сдвинулось, и я по-прежнему находился там, откуда начал. Уже ни на что не надеясь, я еще раз набрал номер прокуратуры.

На четвертом гудке ответил женский голос. От неожиданности я растерялся, а потом все-таки попросил пригласить Алексея Валерьевича.

— Сейчас, — рассеянно проговорила женщина. — Переключаю на секретаря.

В паузе в трубке наяривала бодрая компьютерная музычка. Наконец отозвался другой женский голос, постарше:

— Приемная!

Я повторил, что хочу поговорить с Гаврюшенко, но женщина перебила меня и велела представиться.

Пришлось назваться, после чего в трубке щелкнуло и знакомый голос старшего следователя произнес: «Ну, слушаю!»

— Это Башкирцев, — сказал я. — Здравствуйте, Алексей Валерьевич!

— Ага, — проговорил он так, будто мы расстались только вчера. — Значит, все-таки объявился… И что ты себе думаешь?

Тон был прежний. Я отчетливо представил, как он откидывает на подголовник кресла свою блондинистую, отлично вылепленную голову и, прижимая трубку к уху, скашивает глаза к кончику острого хрящеватого носа. Как у многих людей, наделенных сверхострым обонянием, кончик этот был раздвоенным, с неглубокой ложбинкой.

— Ищу работу, — сообщил я.

— И как успехи? — ехидно поинтересовался Гаврюшенко.

— Пока никак. Вообще-то я только что приехал.

В подробности моего отсутствия вдаваться я не стал, тем более что и он не проявил ни малейшего любопытства. Хватало и того, что сам Гаврюшенко жив-здоров и на прежнем месте. Косвенным образом это обнадеживало.

— Сегодня? — переспросил он. — Небось, резюме сочиняешь? Квалифицированный юрист с опытом работы в адвокатуре, два языка, ответственность, инициатива и все такое?

— До этого еще не дошло, — я засмеялся. — Мне, собственно, вот о чем хотелось потолковать…

— Стоп, — мгновенно среагировал Гаврюшенко. — Не по проводам. Сейчас у меня совещание, и сколько я там буду париться — одному богу известно. Поэтому давай приходи завтра в прокуратуру — скажем, в десять. Поднимешься на третий, мой кабинет теперь рядом с приемной. Да там и табличка есть с фамилией, найдешь.

«Третий» означало, что мой старый знакомец пошел на повышение, а положение кабинета указывало на статус начальника отдела или заместителя прокурора.

— Ого! — сказал я. — Мои поздравления, Алексей Валерьевич.

— Оставь их себе, — сердито огрызнулся он. — Побыл бы денек в моей шкуре — знал бы, с чем поздравлять. Все, меня нет.

Он швырнул трубку, а я принялся соображать, что бы все это могло значить.

— Ну? — спросила Ева, присаживаясь рядом и отмахиваясь от дыма сигареты, догоравшей в пепельнице.

Я пожал плечами.

— Завтра у меня встреча. В десять. Тебе не попадался на глаза мой галстук — серый с синим, шелковый?

Ева прищурилась и оглядела меня с ног до головы.

— Не представляю тебя в галстуке, — она вдруг прыснула, как подросток. — Ты будешь важный, как… как какой-то мормон!

Я задумчиво потрогал то место на собственном затылке, где еще год назад болталась стянутая резинкой косица, приводившая в тихое бешенство моих коллег. От нее и от многого другого мне пришлось избавиться как раз перед тем, как я отправился в аэропорт, — чтобы не выделяться в толпе. И только крохотная платиновая сережка в мочке левого уха оставалась как знак связи с прошлым.

— Ну при чем тут мормоны? — с упреком сказал я.

Еще по дороге с вокзала нам попалась на глаза парочка розовых юношей в отутюженных рубашонках с туго затянутыми галстучками. На бэйджах значилось: «Брат такой-то». Ева тут же спросила — что за братья, и я пояснил. Должно быть, румяные миссионеры с берегов Большого Соленого озера произвели-таки на нее впечатление, а еще большее — мое вранье о мормонском многоженстве и многодетности.

— Не знаю, — ответила она. — К слову пришлось.

— Мне случалось встречать и вполне приличных людей, которые время от времени надевали галстук.

— А как же, — согласилась Ева. — Ты рассказывал. Правда, все ваши встречи почему-то происходили в следственном изоляторе.

— Ничего подобного! — возмутился я. — Далеко не все.

— Может, нам стоит пойти прогуляться? — неожиданно переключилась она, одним махом вычеркивая мормонов, галстуки и адвокатуру из списка тем.

— Не думаю, — сказал я. — Слишком душно. Уж лучше я научу тебя играть в «Скрэббл».

— Во что? — заинтересовалась Ева, неосторожно приближаясь на расстояние вытянутой руки.

Любопытство погубило ее так же неотвратимо, как и первую женщину.

— В «Скрэббл»! — прорычал я, сгребая ее в охапку.

На этот раз Еве не удалось ускользнуть, поэтому она закрыла глаза, потеснее прижалась ко мне и проворковала:

— Какая удача, что у тебя нет даже телевизора!..

Несмотря на то что мой дряхлый диванчик был сориентирован точно вдоль пятьдесят шестой параллели, проходящей через город, спалось мне в эту ночь неважно. А когда рассвело и косой солнечный луч с энергией боевого лазера ударил мне прямо в лицо, последние остатки сна улетучились. Тем более что как раз перед тем мне виделись черные, как головешки, штурмовые вертолеты, длинные, полные зеленоватого тумана просеки в сосновом бору и человек по фамилии Риссенберг, похожий на то самое изваяние Будды, которое разнесли в куски талибы в Афганистане. День обещал быть таким же жарким, как и весь этот аномальный сентябрь.

Ева спала, отвернувшись к стене и закутавшись в простыню. Дыхание ее было легким, почти неслышным, и когда я посмотрел на нее, у меня почему-то сжалось сердце.

В кухне я сварил кофе, малость поколебался и закурил, сразу нарушив давний зарок не делать этого натощак. Потом налил стакан молока и отнес в комнату.

В половине девятого, когда я уже был готов к выходу, в кухне появилась сонная Ева со стаканом в руке.

— Доброе утро! — сказал я. — Как спалось?