Наталья Кременчук - Смерть на фуршете

Зал ответил понимающими аплодисментами, которые лауреат воспринял иначе.

— Хорошо, я коротко скажу. Была такая история: меня Господь посетил, а у меня дом сгорел на родине, в котором мне надо сделать музей православной культуры. И когда мне сказал Витя: «Вас выдвигают», — я согласился. Думаю, может, дадут копеечку. Это сторона материальная…

Огромный зал вновь радостно отозвался бурными аплодисментами, а Трешнев успел вставить:

— Хотя Николай Владимирович Литературного института не кончал, а был выпускником военно-политического училища, где, помнится, обучают риторике, косноязычен он, в несовпадение со своей прозой, как наш основатель, Алексей Максимович Горький. Тот обычно, когда его приглашали выступить, отказывался: «Я вам лучше напишу».

— Но есть сторона соборная, — продолжал Курпин, — величие подвига Кирилла и Мефодия, которые вырастили и русскую литературу, и русский ум. Вот английский язык. Где он появляется, там экономические расчеты, там политические интересы, там завоевание сырьевых баз…

— Ну, кажется, можно отходить от точки, — сказал Трешнев. — Николай Владимирович, предвкушающий фуршет в свою честь, очень своевременно напомнил мне об английском языке, контекстуально американского варианта. Ведь мы сейчас пойдем в резиденцию американского посла. Там сегодня дают концерт традиционного винтаж-кантри, разумеется с предфуршетом и фуршетом-грандиозо. Я приглашен, а билет на два лица.

— Вторым лицом там записана, как обычно, Инесса Владиславовна?

— Ну что ты такая недоброжелательная! У американцев даже отцов и матерей теперь отменили — родитель-ван, родитель-ту. А пригласительные подавно безличные. Даже моя фамилия не обозначена, вот, смотри!

Ксения посмотрела. Не врет. Не обозначена.

— Прошу вас, сударыня! Завоюем их воплощенные в фуршетные блюда сырьевые базы.

Но и от соборной точки отойти с Трешневым без дивертисментов не удалось.

При выходе из зала они нос к носу столкнулись с Камельковским. На этот раз хозяин туманного «Парнаса» неожиданно растерялся и попросту застыл перед ними.

— Здравствуйте, Донат Авессаломович! — Трешнев поклонился Камельковскому едва ли не в пояс. — Несказанно рад вас здесь видеть! По нынешней моде обратились в православие и пришли замаливать грехи? Дело благое, но тогда вам не сюда. Здесь пируют, а если молиться — с другого входа. Пойдемте, я покажу.

— Как вам не стыдно, Андрей! — возмущенно заговорил Камельковский свистящим шепотом, заглушая, однако, сбивчивую речь Курпина. — Вы же держите себя за православного фундаменталиста, я знаю, читал у вас в Фейсбуке, а глумитесь над старым, больным человеком. Да, я толерантен, я верю в общечеловеческие ценности…

— И, как понимаю, готовы расплатиться со своими работниками и авторами, не исключая и меня. — Трешнев перетаптывался перед грузным Камельковским, не позволяя ему проскользнуть в зал. — Или у вас иные планы, и вы хотите предложить дружбу издательскому отделу Патриархии?! Прекрасно! Я выступлю вашим рекомендателем…

Камельковский взвыл, развернулся и умчался в темноту коридоров.

— Неужели он так виноват, как вы об этом говорите?! — сердобольно спросила Ксения, когда они вышли на свет Божий и Трешнев повлек ее в сторону Гоголевского бульвара.

— Разумеется, нет! — оживился Трешнев. — Поскольку нам не ведомы все его делишки, вероятно, Камельковский облапошил гораздо больше людей, чем нам видится.

Ксения посмотрела на него. Говорит и смотрит своими зелеными глазами совершенно серьезно.

— Не вникай в это, Ксения, — продолжил академик-метр д'отель. — Спи спокойно и ограничься уроками на будущее. Издательский бизнес не самый чистенький, но Авессаломыч — просто-таки ископаемый бегемот…

— Здравствуйте, Ксения Витальевна и Андрей Филиппович, — это приветствие невидимого им человека прозвучало с немыслимой благостностью.

Они согласно обернулись.

Это был Андрей Вершунов собственной персоной. Рядом стоял мальчик лет четырех, в бейсболке.

— Здравствуйте, Андрей! — было очевидно, что Трешнев просто опешил. — Вы как здесь?

Академик-метр д’отель возвел очи на купола храма Христа Спасителя.

— Моя супруга, Евгения Евгеньевна, пошла по делам в Музей изобразительных искусств, а мы с сыном гуляем. А вы что здесь поделываете?

— Как что? Разумеется, молились о заблудших душах.

— Все шутите?

— Совсем нет. — Воспользовавшись тем, что мальчик, прискакивая на одной ножке, удалялся от них, Трешнев понизил голос: — Читал ваши рассуждения в защиту прав педерастов…

— Cексуальных меньшинств, — кротко проговорил Вершунов, опустив ресницы. — Меньшинства тоже должны иметь права.

— Согласен! — Нет, этот человек не мог говорить тихо. — Но мне думается, главное меньшинство на земле — дети. У них есть права? — Трешнев кивнул в сторону беззаботно прыгающего мальчика.

Вершунов развел руками, что Ксении было непонятно, а Трешнева только раззадорило.

— Сколько у вас детей?

— Трое, — каким-то блеющим голосом проговорил Вершунов. — Сын, дочь и вот Павел, младший.

— Почти уверен, ваши дети уже не знают, что много лет радуга была символом детства и знаком ордена Улыбки, которым награждали детских писателей. По всему миру. Да и вы с супругой вашей, люди молодые, наверное, этого не знаете. Для вас радуга — навязчивый символ педерастов…

— ЛГБТ-сообщества. И вообще-то в ней не семь цветов… — с терпеливостью учителя попытался изложить свое видение радуги Вершунов.

— То есть под видом настоящего спрятано фуфло! Такая же фальшивка, как ордена Сажи Умалатовой. — Трешнев заговорил торопливо: мальчик, подпрыгивая, стал возвращаться. — Вам-то лично нужно, чтобы ваши дети знали только такую радугу? Чтобы вместо нормального роста с поллюциями, с первой эрекцией, с неизъяснимым волнением при виде девочек…

— Андрей Филиппович, с нами дама! — воскликнул Вершунов.

— Дама?! Вы еще сохраняете в своем лексиконе это различие?! Не вы ли писали о том, что есть справедливость в том, что родители будут уравнены в правах и вместо «мама — папа» перенумерованы в «родитель-один, родитель-два»?

Мальчик подскакал к ним, и Трешнев улыбнулся.

— До свидания, милостивый государь. К сожалению, мы с Ксенией Витальевной торопимся. — Протянул ему руку. — Держи фанерку! — Мальчик бойко хлопнул своей ладонью по трешневской. — Желаем тебе счастливого детства!

— Спасибо, — серьезно сказал мальчик. — Я обязательно буду взрослым.

— Ну, конечно. Только не торопись! — улыбнулся Трешнев и, не обращая внимания на Вершунова, двинулся вперед, в сторону площади.

Ксения, не оглядываясь, поспешила за ним.

Но это было поистине время неожиданных встреч.