Иван Жагель - Страна игроков

Они зашли перекусить в небольшое кафе.

– Теперь у меня точно все получится! Я дожму его! – вновь и вновь повторяла Маша, с аппетитом уплетая совершенно безвкусную бледную курицу.

От возбуждения у нее горели глаза и щеки, и, как всякая счастливая женщина, она была в этот момент очень красива. Они выпили немного вина и, чуть захмелев, решили поехать в новый ресторан на Большой Никитской, открытый кем-то из артистических знаменитостей. Там они еще пили и много танцевали.

Весь вечер Маша говорила о своих планах, и только по дороге к ее дому вдруг со смехом сказала:

– Я все о себе и о себе. Как ты? Кстати, Большаков, хотя бы ради приличия, связывался с тобой после статьи?

– Нет, но мы с ним случайно встретились на небольшом приеме… у одного итальянца. Большаков сначала рассыпался в комплиментах, а потом сделал мне деловое предложение… – Виктор постарался, чтобы его слова прозвучали иронично.

– Какое?

– Он хочет, чтобы я на него работал. Ну, не заметки писал, а как бы генерировал идеи, обеспечивающие союзу известность, привлекающие к нему внимание… Он всячески соблазнял меня, утверждал, что это – самое интересное, что может быть в жизни творческого человека.

– И что ты об этом думаешь? – спросила Маша.

– Хм, я лишь могу сказать, что теперь думаю об этом постоянно… Змей-искуситель…

Маша Момот жила со своей старшей парализованной сестрой в большом сером здании в арбатских переулках. Двухкомнатная квартира оказалась сильно запущенной, с кучей огромных коробок, лыжами и стеклянными банками на антресолях – типичное для Москвы жилище бедных людей, не способных заставить себя выбросить даже футляр от дешевого подарка. И было понятно стремление Маши получить все и сразу.

Прижав палец к губам, она провела Виктора в одну из комнат, где, очевидно, жила сама, и ненадолго вышла. Почти сразу же за стеной послышались приглушенные голоса. Потом раздался шум воды и звон посуды на кухне. Звуки переместились в ванную, и вскоре Маша впорхнула в комнату, осторожно прикрыв дверь.

– Ты еще не разобрал кровать? – спросила она и стала быстро раздеваться, словно они жили вместе уже сто лет.

Утром Маша напоила Виктора чаем, накормила бутербродами и тихонько выпроводила, пообещав позвонить на следующий день. Однако не сделала этого ни на следующий день, ни через неделю. Он сам звонил ей несколько раз, но она опять исчезла, словно провалилась сквозь землю.

Академик Серафим Мочалин жил в огромном сталинском доме в районе Московского университета на Воробьевых горах. Несколько таких зданий – с большими, удобными, светлыми квартирами – было специально построено в пятидесятые годы для университетской профессуры, чтобы продемонстрировать всему миру, какой высокий уровень жизни у советской научной интеллигенции.

Ребров почему-то вспомнил, что подобные просторные жилища он видел в полных подросткового оптимизма советских кинофильмах пятидесятых годов. В то время половина населения разрушенной во время войны страны еще ютилась в подвалах, зато в киношных хоромах обитали добродушные композиторы, крупные хозяйственники, чудаки-ученые, обращавшиеся к окружающим со старорежимными «ну-с, батенька» или «простите, любезнейший».

Квартира Серафима Мочалина также оказалась большой и светлой – с высокими потолками, громадными окнами и дубовым, потемневшим от времени и мастики, паркетом. Известный ученый встретил Реброва более чем демократично – в мягких домашних брюках и в клетчатой рубашке с короткими рукавами. А еще он был очень приветлив.

В просторном кабинете, куда академик препроводил Виктора, одна стена была полностью занята стеллажами с книгами. Напротив стояли массивные кожаные диван и два кресла, а у окна – рабочий стол, покрытый зеленым сукном. На столе сразу бросались в глаза три фотографии. На одной Серафим Мочалин обменивался рукопожатием с Михаилом Горбачевым. На другой академик был запечатлен на фоне кремлевских соборов в составе небольшой группы вместе с бывшим президентом Соединенных Штатов Ричардом Никсоном. А на третьем снимке он, очень загорелый, сидел под пальмами на веранде какого-то зарубежного отеля в компании таких же загорелых и задорно смеющихся людей.

Все это Виктор успел рассмотреть, пока хозяин ходил на кухню заваривать чай, который подал потом в тончайших фарфоровых чашках.

– Интересуетесь моим паноптикумом? – усмехнулся Мочалин.

Хотя он говорил мягким, тихим голосом, его суждения были резки и безапелляционны. И еще он часто употреблял довольно забористые словечки. Очевидно, эта привычка осталась у него с советских времен, когда даже академики должны были иметь рабочие корни или хотя бы внешне быть ближе к народу, что делало очень модным использование ненормативной лексики.

– Так вы хотите знать, что я думаю об экономической программе президента, обнародованной два дня назад? – с ласковой улыбкой переспросил Мочалин, удобно устроившись на диване и прихлебывая чай. – Дерьмо цена ей по большому счету. Три копейки в базарный день… Будете писать, подберите другие выражения, но смысл оставьте тот же.

– Что конкретно вас в ней не устраивает?

– Все! Президент буквально молится на этих недоучившихся выскочек – я имею в виду так называемых молодых реформаторов, которые помогали ему писать программу. Эти мальчишки нахватались по книжкам различных западных экономических теорий и считают, что рынок сам вытащит из дерьма промышленность России. И президент, как попугай, за ними все это повторяет. Ни хрена нас никакой рынок не вытащит! – категорично подчеркнул академик. До тех пор пока не разработаем конкретную государственную программу поддержки наиболее важных отраслей промышленности и не поможем крупнейшим отечественным предприятиям приспособиться к новым условиям, российская экономика будет продолжать катиться в пропасть. Кстати, я мог бы принять участие в разработке этой программы, – на всякий случай вставил он.

Серафим Мочалин, как представитель старшего поколения отечественных экономистов, явно ревновал президента страны к находившемуся в фаворе научному молодняку.

– Но, выступая недавно по телевидению, президент привел цифры, свидетельствующие, что в ряде отраслей российской экономики сейчас отмечается рост… – попытался поспорить с академиком Ребров.

– Пусть он засунет все эти цифры себе в одно место, – излучая дружелюбие, мягко сказал Мочалин. – Те доли процента экономического роста, которые обнаружили ретивые президентские аналитики, вполне можно списать на погрешности счета. В стране полукриминальная экономика. Чтобы не платить налоги и дань бандитам, все скрывают свои объемы производства и свои доходы. О какой тогда реальной статистике идет речь?!