Фридрих Незнанский - Гейша

– Решетки ведь заперты, – ответил другой, тоже женский, но более молодой голос.

Говорили с еле заметным армянским акцентом.

– Все равно, мало ли? Один раз смогли в дом проникнуть, и второй…

– Мама, никто в дом не проникал! Что ты повторяешь всякие сплетни?

– А ты такая глупая, что веришь всему, о чем тебе скажут!

– Мама, хоть сегодня не начинай, а? Давай хоть на поминках не будем ссориться.

– Ладно, Лола, я молчу, – примирительно сказала первая женщина, но замолчала она только на несколько секунд. – Я за тебя волнуюсь. Может, все же переедешь ко мне на время?

– Зачем? Чтобы постоянно ругаться? Нет, я лучше тут останусь.

– А ты не боишься?

– Чего бояться?

– Но ведь отца за что-то убрали. Тсс! Не перебивай меня, дай договорить…

– Ничего не хочу слышать! Я знаю, ты скажешь, что это все неправда. Но я знаю, что в папу стреляла Лена!

– Тише, ради бога.

– В папу стреляла Лена! Что в этом непонятного? Тебе тяжело примириться с мыслью, что отца могла убить любовница?

– Лола…

– Да, любовница! Не бойся, все и так об этом знают. Хватит прятать голову в землю и делать загадочный вид, что виноваты темные силы. Обычный сексуальный скандал. Примитивно… В Швеции даже есть особая статья в криминальном кодексе – убийство партнера в постели во время любовных игр. За это женщине там дают пожизненное.

У Бирюкова затекли руки. Он больше не мог держаться и отпустил решетку. Спрыгнув на землю, он поспешил укрыться за зарослями винограда, опасаясь, что женщины внутри дома услышат подозрительный топот под окном. И правда, за решеткой мелькнуло встревоженное лицо.

Бирюков прижался спиной к высокому фундаменту дома и медленно стал продвигаться вдоль стены за угол. Он все еще не терял надежды пробраться внутрь дома. Из подслушанного разговора он понял, что Лола, дочь покойного Осепьяна от первого брака (эти сведения он почерпнул из газет), была знакома с его Леной.

Обогнув дом, он оказался под высоким крыльцом со стороны подъездной аллеи. Там, наверху, курили и разговаривали мужчины. Бирюков затаился. Прислушался к их разговору. Поначалу речь шла о чем-то постороннем, его не касающемся, но потом молодой мужской голос спросил:

– А с ее вещами что делать? – и Бирюков весь насторожился.

Шестым чувством он понял, что речь шла о его дочери.

– И много там ее вещей? – ответил другой голос, принадлежавший явно человеку пожилому.

– Полная комната. Одежда, техника. Видики, шмидики… Она ведь здесь практически жила. Что нам с ними делать?

– Что, что? Выкинуть надо ко всем чертям, зачем нам лишний шум? Собери все в несколько мешков, отвези в лес, облей бензином и сожги.

– Что, все сжечь? – В голосе молодого человека послышалось недоверие.

– Не хочу знать, куда ты это денешь. Себе забери, своим девушкам раздай, любовнице подари, мне все равно. Я не хочу, чтобы ее шмотки оставались в доме.

– А что делать, если она вдруг выйдет? Ведь она тогда приедет сюда за своими вещами…

– Не бойся, не выйдет.

– А вдруг?..

– Слишком много вопросов задаешь, мальчик. Кажется, я все ясно сказал?

– Да, ясно.

– Чтоб завтра в комнате никаких следов от этой Лены не осталось, ты понял?

– Понял, дядя Акоп. А если ее родственники придут за вещами, что мне говорить?

– Говори, что никакой Лены ты не знаешь, в глаза не видел и что здесь она никогда не жила. Ты понял все или еще вопросы будут?

– Извини, я все понял.

К ногам Бирюкова спланировали, как кометы, два непогашенных окурка. Наверху хлопнула дверь.

«Кажись, пора выбираться», – благоразумно подумал он.

Тем же путем вернулся к забору, благополучно перелез на другую сторону, отряхнул со спортивных брюк прилипшую грязь и травинки.

Шурин даже вздрогнул от неожиданности, когда Бирюков дернул на себя ручку дверцы в машине.

– Ты уже? – обрадовался он, открывая машину. – А я сижу паникую. Думаю, что Люське твоей скажу, если тебя вдруг замели. Ну что там? Был у них в доме?

Бирюков молча кивнул.

– Что-нибудь узнал?

– Поехали, – усталым голосом попросил Бирюков. – По дороге все расскажу.

Густой сигаретный дым скапливался под потолком плотным грозовым облаком. Часть облака рассеивалась при соприкосновении с решеткой вентиляционной отдушины, покрытой жирным слоем сажи и паутины, но большая и лучшая его часть плавно огибала дверной косяк и выплывала из кабинета дежурного в коридор.

– Слухи ходят, нас сокращать собираются, – нарушил тишину дежурный капитан. – До Нового года не протянем.

Помощник дежурного сержант Семушкин утвердительно кивнул, мысленно соглашаясь со старшим, и выпустил в атмосферу следующую порцию сизого табачного дыма.

– Нигде в Европе вытрезвителей нету, – сказал он. – Считается нарушением прав человека – насильно оказывать медицинские услуги населению.

Врач медвытрезвителя Петя Трофимов поежился. Разговоры о скором и неотвратимом сокращении всегда приводили его в крайнюю степень уныния, несмотря на то что сама по себе работа в вытрезвителе вызывала у него глубокое отвращение. Более того – он стеснялся отвечать на вопросы знакомых о месте работы. Что это такое – врач в вытрезвиловке? Ну больница, ну медицинская фирма, ну, на худой конец, поликлиника. А это? Тьфу, да и только!

– Права человека тут ни при чем, – с пониманием дела заявил капитан. – Не окупаемся мы.

– А пьяных куда девать? – уныло спросил Петя.

– А никуда. Пускай у начальства голова болит. Мне все равно – под заборами они валяются, на скамейках дрыхнут, песни по ночам горланят… Мне скоро на пенсию.

Произнеся это, капитан замолчал и принялся ковырять пальцем в зубах.

«Тьфу ты! – стараясь не смотреть на капитана, мысленно злился Петя. – Козел старый. Вечно настроение испортит, а самому хоть бы хны».

Обнаружив новые неисправности в своем стоматологическом аппарате, капитан любил повернуться к Пете (как к врачу!), распахнуть рот как можно шире и, тыча пальцем в поломанные мосты и расшатавшиеся коронки, говорить с ним о зубных проблемах.

Чтобы лишить капитана на этот раз возможности продемонстрировать содержимое своего рта, Петя сделал вид, что осматривает лежащего связанным на полу пьяного мужика. Забулдыга спал, пускал во сне пузыри и ухмылялся. Петя наклонился к нему, проверил пульс на обеих руках, осмотрел повязки, не сильно ли они зажаты.

Мужик вдруг беспокойно зашевелился, заерзал, что-то промычал сквозь сон, и из-под него потекла по полу лужа.

– Вше-таки обошшалшя, шкошина, – засунув палец в рот и планомерно расшатывая свои мосты, изрек дежурный.

– Говорил, в камере его надо закрыть, – возмутился Семушкин.

– Швяшоного не полошэно, – ответил капитан.