Владимир Данихнов - Колыбельная

Оля как сумасшедшая гладила его по руке, приговаривая: «Хватит… милый мой… пожалуйста… не надо», словно боялась, что ее возлюбленный превысит отведенный ему лимит слов и свалится замертво.

Гордеев молчал. Он не верил Кошевому, считая его слова жалкой попыткой оправдаться; но он вспомнил об интуиции, которая в первую или вторую их встречу подсказала ему, что из Кошевого не выйдет преступника; он слишком прост, и для счастья ему не нужны расчлененные тела людей и кровь, вытекающая из колотых ран; ему нужна отчаявшаяся женщина, вроде этой Оли, с которой можно поговорить при свете свечи о чем-то глубоко личном. Гордеев поднялся с пистолетом в руке, еще не зная, как поступит. Он увидел на стенах обрывки прозрачного скотча и прямоугольные участки, где было меньше пыли; здесь когда-то висели плакаты, которые отвлекали Кошевого от страха смерти, но он сорвал их, когда они перестали справляться со своей задачей, и попытался отыскать иной путь. Быть может, подумал Гордеев, этот человек заслуживает толики уважения. Он сделал шаг назад, потом — вперед, пытаясь собраться с мыслями. Его безудержно клонило в сон, но он понимал, что сегодня ночью спать не придется.

— Вот что, Кошевой, — сказал он, — одевайтесь: мы поедем к человеку, с которым вы якобы делились информацией по делу Молнии.

— Прямо… сейчас? — заикаясь, уточнил Кошевой.

— Прямо сейчас, — подтвердил Гордеев и поклонился Оле. — А вам, Оля, я бы советовал взять такси и ехать домой.

Оля долго не отвечала. Она смотрела на Гордеева, как на врага: он и был врагом ее надежды на семейное счастье. Она не слушала, что он говорит Кошевому и что Кошевой отвечает, потому что никогда не вмешивалась в разговоры мужчин; ей казалось, что она всё равно не поймет, о чем речь. Она уловила одни лишь интонации: Гордеев в холодных выражениях лишал Кошевого надежды на будущее, а Кошевой, лишенный надежды, плакал как ребенок. У нее сердце кровью обливалось, когда она видела, как он плачет. Она хотела вскочить и закричать на Гордеева, чтоб он убирался, а потом со всего маху ударить его по лицу; пусть он выстрелит в нее, пускай она умрет, но напоследок она хорошенько ему врежет и плюнет в это бледное усмехающееся лицо; ничего этого она, однако, не сделала. Она потупилась и прошептала:

— Вы так милы.

И пошла одеваться.

Посадив Олю в такси, Кошевой и Гордеев двинулись к служебной машине. Кошевой сел за руль, а Гордеев устроился на заднем сиденье, наблюдая бритый затылок бывшего напарника. В салоне было темно. Они видели, как разворачивается такси, как летит грязь из-под колес, как водитель выруливает на освещенную дорогу и пропускает несущийся на огромной скорости черный «вольво», а затем неторопливо уезжает прочь, чтоб никогда больше сюда не вернуться. Кошевой шевельнулся на переднем сиденье. Гордеев на всякий случай приготовил пистолет. Если я выстрелю в него на ходу, подумал он, мы разобьемся. Он нахмурился, соображая.

— Скажите, Кошевой, теперь, когда мы остались одни: вы нарочно выдумали байку о человеке, которому всё рассказывали? Хотели избавиться от Ольги? Надеетесь, что она позвонит в полицию? Или вам не хочется, чтоб она видела, что произойдет дальше?

— Это не байка, — прохрипел Кошевой. — Вы сами… увидите.

— Прекрасно. Тогда поехали.

— Вы всё… разрушили, — пробормотал Кошевой.

— Разве? — удивился Гордеев.

Кошевой кивнул:

— Я думал: вот оно… а вы разрушили… Зря я к вам пришел тогда…

Гордеев не ответил, потому что ответ тут не требовался. Автомобиль двигался мягко, усыпляюще. Гордеев подумал, что если уснет в машине, то, скорее всего, не проснется. Он подумал об этом без страха, как будто смотрел остросюжетный фильм с собой в главной роли, сидя в зале, где от жующих людей пахнет попкорном и пивом. Он попытался вспомнить, когда в последний раз ходил в кино; кажется, это было одиннадцать или двенадцать лет назад, в конце мая, он тогда учился в Академии ФСБ. У них было практическое занятие: надо было проследить за условным шпионом так, чтоб он не заметил слежки; конечно же, он заметил и на следующий день явился к ним на теоретическое занятие, маленький вредный хорек, как назвал его про себя Гордеев, и в обидных выражениях поведал, где и как они прокололись. В то время у Гордеева был приятель по фамилии Шипик. Он сказал Гордееву после обеда: да ну их в задницу эти занятия, пошли лучше в кино. И они пошли в кино. Шипик весь сеанс ржал как лошадь, заставляя сидевших впереди оборачиваться. Но никто ничего не сказал Шипику, потому что он был крупный парень. Затем они направились в кабак. Шипик выпил пару кружек пива и стал задирать парочку за соседним столиком. Парочка не знала, как поступить. Мужчина бубнил: отстаньте от нас, чего вы пристали, отстаньте, пожалуйста, ну что вы делаете, вы ведь унижаете меня… Его спутница краснела и барабанила пальцами по столу. Гордеев сидел рядом с Шипиком, тупо разглядывая лужицу пролитого пива на столешнице; у него болела голова. Шипик обнимал Гордеева за плечи и ржал.

— Эй, братан, — говорил Шипик, повернувшись к соседнему столику, — сейчас мы с моим другом набьем тебе морду. Почему? Потому что нам твоя рожа не нравится, вот почему. А ты че смотришь, козочка? Давай лучше к нам, мы с моим другом покажем тебе, какие бывают настоящие мужики, ишь, отвернулась, фифочка, сейчас я твоему кавалеру начищу рыло, если не сядешь сюда, смотри, я даже стул тебе приготовил; ну же, садись быстрее, я же вижу, что ты хочешь, вон как глазки заблестели, можешь прямо мне на колени садиться, я тебе покажу своего дружка, га-га-га, тебе понравится мой дружок, он любит ласковые женские губки; а может, ты хочешь прокатиться на мохнатом мотороллере? Я тебе устрою прогулку за небольшую плату, га-га-га, тебя ждут незабываемые ощущения, совсем недорого, га-га-га.

Хватит ржать, тихо попросил Гордеев. Шипик удивленно посмотрел на него; он подумал, что ослышался, и переспросил: че? Гордеев ударил его кулаком, чтоб в следующий раз Шипик не думал, что ослышался. Шипик, не ожидавший такого подвоха, с грохотом повалился на пол. Лицо у него сделалось обиженное. Гордеев поднялся и вышел из темноты прохладного бара. День был жаркий. Волны горячего воздуха растекались над тротуаром. Гордеев остановился в тени, чтоб унять головную боль, и закрыл глаза; он услышал голос мужчины, которого задирал Шипик, и торопливое цоканье каблучков по асфальту. Открыл глаза: мужчина уходил, гордо подняв голову, а девушка пыталась его догнать.

— Илюша! — отчаянно звала она. — Ну, подожди же!

— Нам не о чем с тобой говорить, — сухо ответил Илюша, но остановился.

Запыхавшаяся девушка догнала его и схватила за руку. Илюша развернулся и влепил ей пощечину. Девушка схватилась за щеку.