Сергей Сибирцев - Московские этюды

И через непродолжительное кровавое время на Русь опустился полог Красного мрака.

И на русские головы нашло страшное затмение.

Русские стали отличать друг друга по цвету: красный, белый, зеленый, черный, желто-блакитный, и совсем редко вспоминали, что они сыновья единой матушки святой Руси.

Здоровые головы запросто теряли рассудок, а Ванька-дурак, не будь дураком, взял и уразумел: пришло его дураково время-времечко!

Первым делом, Ванька выправил себе по мандату лаковую на толстых каблуках обувку - сапоги. Лыковую общественную забросил в костер. На замасленном от волнительного восторга лбу химическим огрызком изобразил пятиконечную фигуру, и с настоящей важностью отправился на прием к полномочному представителю из райкомбеда.

Через совещательный час представитель райкомбеда, выходец из земских фармацевтов, прямо на главном месте, на виду у невеликого сельского православного храма сказал важную речь:

- Граждане кулаки, и прочий мелкобуржуазный элемент! Отныне Иван Дураков, с сего в точности дня назначается мною продкомиссаром и сельским консулом во исполнение указов и решений районной власти. Отныне Иван Дураков полномочен, судить, рядить и миловать! Разведка доподлинно донесла, что село ваше вражье. Потому как подозрительно не наблюдается ни одного захудалого двора. И батраков совсем не обнаружено! Зато обнаружен не учетный собственный дурак! Не учетных лиц отныне не полагается. Потому как военно-полевое время и революционная бдительность! В приватной беседе родилось единогласное решение-резолюция: ваш дурак - есть, отнюдь, не дурак, а человек насквозь преданный коммунарским идеям. Иван Дураков жить с псом в его не гигиенической будке категорически не согласный. Засим, выделить ему собственную пятистенку. С довольствия не снимать. Сто кулей хлеба с отрядом заберу через двадцать четыре часа на обратном марше.

Революционную свою речь уполномоченный комбеда веско ронял, стоя на реквизированной рессорной бричке станового пристава.

И, сказавши о хлебе, поглубже натянул хромовый картуз, переправил деревянную кобуру с маузером между ног, втиснутых в кожаные галифе, утвердился на кожаных подушках, и с выпрямленной кожаной же революционной спиной скрылся с глаз долой на предвещающих двадцать четыре часа. Оставив о себе странное сказочно-кащеевское воспоминание, которое не перебило такое привычное натуральное курящееся - навозно-жеребцовое...

И стали притихшие мужики чесать в затылках и под бородами, недоуменно судача:

- Слышь-ка, кум, а не сон ли дурной привиделся...

В ответ на немые простодушные взгляды новоявленный консул, Иван Дураков смилостивился:

- Ныне, мужички, мне дураком не резон жить, имить мать. Ес-лив за просто так можно назначиться вашим начальником. Зимовать по хлевам и пёсьим будкам, будя! Поиграл дурня, значит и будя. И горбухой ржаного, и крынкой молока таперича не отделаться от моей полномочной особы. Хватит, мироеды! Попили моей дурной кровушки, и будя. Таперича мой черед. А потому как по знтой вот бумажке! И чтоб самогонка в моем кабинете завсегда первачом пахла! Имить мать.

И с распрямленной домотканиной спиною, точно всунутой в коммунарский кожаный революционный реглан, зашагал, выбивая сельскую мирную пыль твердыми толстыми каблуками.

Зашагал по привычке в свой старый обжитый кабинет, - в просторную собачью конуру.

А между тем, цепной пес Муромец возьми и не признай ног продовольственного комиссара, обутых по мандату в лаковое загляденье. Муромец безо всяких мандатов и проволочек вернул назад свой изрядно цепной характер вместе с волчьей мертвой хваткой.

Прибежал хозяин цепной псины и лицезрит жуткую и устрашимую картину: лежит недвижимо общественный Ванька-дурак в пыльных, сплошь забрызганных кровавым, лопухах. А из будки собачий скулеж вперемежку с воем...

Потом на селе заседал полевой суд. Скорый, правый, революционный. Все население зажиточного русского села вывели за околицу. И больше их никто не видел и не слышал.

Муромец вскорости окончательно лишился разумности, выл три дня и три ночи, после чего околел окончательно.

Могилка Ваньки-дурака через свое время неровно осела. Деревянный, на скорую руку, постаментик с березовой звездою завалился, угруз.

В следующее лето на этом месте поперло такое сочное разнотравье, что забредшая сюда одичавшая кобылица паслась на этом невеликом клоке аж до самого Троицыного дня.

На старое русское село в то же лето перебрались какие-то худородные переселенцы, - основали коллективное хозяйство, назвавши его "Памяти Ивана Дуракова, первого сельского революционера, зверски замученного контрой".

СКАЗКА О РУССКОМ МУЖИКЕ

Жил на русской стороне мужик.

Звали мужика обыкновенным русским прозвищем Плотников, - по славному ремеслу его деда.

Мужик Плотников славное ремесло деда запамятовал. Но все равно прозвище фамильное носил как будто, так и полагается.

И в самом деле, разве виноват мужик, что его славный предок запросто обращался с топором, со стамескою, рубанком и прочим хитрым плотницким инструментом.

Предок мужика рубил крестьянские избы, возводил усадьбы для русских помещиков, устанавливал невиданной благолепости православные часовенки и храмы.

Славный предок мужика оставил после себя и срубы колодезные, и гумна, и даже сани гнул-мастерил.

Добрые благодарные земляки и доверили почетную фамилию деду мужика Лавр Плотников.

Мужик Плотников не имел ремесла, он жил колхозником.

СКАЗКА О РУССКОЙ БАБЕ

Жила да была на русской земле баба.

Потом бабу вдруг стали кликать - колхозница.

Пришла пора, выдали русскую бабу замуж. Стала называться Плотникова, - по славному прозвищу мужа.

Колхоз выделил молодым справную избу - пятистенок.

В пятистенке еще жил дух и пот мелкобуржуазного элемента, который до поры до времени подло скрывал, что он есть враг трудового народа. Элемент нажил пять сынов и трех снох-невесток. Законная советская власть отправила этих кровопивцев на перевоспитание в тундру, в тайгу, на рудники и другие стройки коммунизма.

Первенца русская баба народила прямо на стерне.

Второго - в общественном коровнике.

А третьего, аж на самом колхозном собрании, прямо на полу, затоптанном, заплеванном шелухой, а потому как бедная угорела от дыма цигарок и грозной речи представителя района.

Сыновья получились, как на подбор: русые, кудрявые, щекастые, озорники и охальники.

Муж русской бабы так путем и не вспомнил, не восстановил славного фамильного ремесла, зарабатывал горбом колхозные па-лочки-трудодни, употреблял русскую самогонку, был доволен сынами, своей работящей бабой и на революционные советские праздники надевал сапоги.