Елена Арсеньева - Бабочки Креза. Камень богини любви (сборник)

— И верно, — будничным тоном сказала Има. — Давай, Серый, сними ее с подоконника.

Алёна быстро оглянулась через плечо. Отсюда не видно того места, где провалился Андрей. Выбрался он? Или нет? Если он еще в сугробе, а Алёна попытается выпрыгнуть в окно, убьют обоих. И никто не узнает, кто это сделал. Если же его не заметят, он выберется и пойдет в милицию… остается хоть один шанс, что эту банду задержат, обезвредят, их махинации и убийства будут остановлены… Жаль только жить в эту пору прекрасную уж не придется Алёне Дмитриевой. Да и история с браслетом так и останется тайной…

— Погоди! — крикнула она. — Скажи, зачем понадобилось подменять мой браслет? И кто это сделал?

— Да я, кто же еще? — пожала плечами Има. — Но это очень долго рассказывать что и почему. Серый правильно говорил…

— Вообще у меня время есть, — слабо улыбнулась Алёна, стараясь не думать о том, что говорил Серый, а говорил он — пора кончать…

— Зато у меня нет, — улыбнулась в ответ Има. — Нам еще надо достать одну коробочку… вот здесь, под кривой старухиной скатеркой ! — И она расхохоталась, постучав носком сапога по крышке люка. — Ну до чего же глуп Константин! Глуп и труслив. Украл у Серого то, ради чего мы старались, ради чего стали не просто мошенниками, а убийцами… украл, но испугался, когда понял, что ювелир из-за меньшей провинности был убит, и спрятал… но так, чтобы мы смогли найти. А сам решил сбежать. Но лучше бы он на коленях приполз и все это в зубах принес — может быть, я бы его простила. Или если бы это письмо прямо мне отправил. Но он допустил, чтобы письмо попало в чужие руки, девка эта его прочла, ты… за все это Костя и поплатился.

— А его квартирную хозяйку ты убила из-за того, что она тебя однажды видела… пришла к Константину, а он тебя гостям предъявил. Но только имей в виду — этот случай соседи уже рассказали следователям, твое подробное описание дали… так что тебя все же найдут, — с мстительной надеждой сказала Алёна.

— Не найдут! — засмеялась Има. — У меня довольно типичная внешность. Нет никаких концов, которые могли бы связать меня с Костей. Эти двое, которые видели меня в «Видео», никому и ничего уже не скажут. Ты — тоже. В «Шоколаде» и дома я больше не появлюсь. Мать меня не выдаст, и даже если кто-то заподозрит, что часть левого товара мы сбывали через «Клеопатру», а не только через «Диамант», — она лукаво усмехнулась, — это невозможно доказать, мы очень аккуратно работали. Сейчас достанем то, что спрятал Костик, а уже вечером, с документами финской гражданки Имы Яаскеляйнен, я улечу в Питер с моим мужем — кстати, вот он стоит, его имя — Вейка, можешь нас поздравить! — И никто и никогда…

Алёна усмехнулась.

— Ну? — с тревогой спросила Има. — Что?

— Да ничего, — пожала плечами Алёна.

В самом деле, ничего. Она-то было подумала о Даниле, который собирался мстить за брата. Но то, как проворно он сбежал из переулка Клитчоглоу, очень много говорило о его характере. Не орел, нет, не орел, как говорилось в старом-престаром фильме «Простая история», который Алёна когда-то любила смотреть.

Теперь уже больше не посмотрит.

Она вдруг как-то невыносимо устала. Сук показался до жути тяжелым, рука онемела его держать.

— Серый, пойди посмотри, там наш Виталик не сдох еще? — приказала Има. — А то мы как-то о нем забыли… Вейка, ты сам ее пристрелишь? Или мне дашь пистолет?

Вейка медленно — наверное, чтобы не делать резких движений и не активизировать вирус бешенства, — начал опускать руку в карман.

Алёна покачнулась, но схватилась за край выщербленного оконного проема и кое-как удержалась.

Има засмеялась.

— Ты правильно делаешь, что не прыгаешь за окно. Наверное, знаешь, что там кругом просела земля так, что провалишься вроде бы в сугроб, но постепенно сползешь на глубину в десяток метров. И будет тебе готовая могилка. Нам даже пулю на тебя тратить не придется. Только смерть очень долгая…

Алёна снова покачнулась.

Возможно, о помощи она мечтает напрасно и бессмысленно… Андрей мог провалиться на страшную глубину!

А ведь его ждут жена и дочка, они в гости в деревню собирались, а он-то…

И все из-за нее, из-за ее проклятущего любопытства!

Глаза заволокло слезами, и все, что происходило потом, Алёна видела словно сквозь пелену дождя, и почему-то казалось, что оно происходит невероятно медленно… медленно… растянуто… как будто ее уходящая жизнь цеплялась за неумолимое время и пыталась замедлить его, но оно двигалось, и двигало события, и укорачивало то, что еще оставалось додышать, додумать, дочувствовать — дожить!

Дела давно минувших дней

На другой вечер у нас состоялась репетиция новой пьесы. Мы начали готовить «Мещан». На репетицию к нам давно напрашивался губернатор Гриневич, известный как большой театрал, давно желающий побывать, как он выражался, «при зарождении пьесы». И вот он явился со свитой, сидел в первом ряду, явно наслаждаясь происходящим, совсем не важный, веселый, добродушный… я его никогда не видел таким… Труппа моя была в восторге… все были довольны, кроме меня. Я не находил себе места от тревоги. С утра я снова ездил на дом к Серафиме, но на двери висел замок.

Ни звука, ни записки…

Весь двор был покрыт лужами и усыпан оббитыми соцветиями табачка и ночной красавицы. Они были жалкими, скукожившимися… как моя душа.

Я улыбался губернатору, я играл радушного, всем довольного режиссера и знаменитого артиста… но те страшные открытия, которые я сделал ночью, не оставляли меня в покое.

А через час губернатор был застрелен в упор неизвестным человеком. Случилось это, лишь только его превосходительство отошел на шаг или два от театральных дверей. Мы все оставались в зале, как вдруг услышали выстрелы. После мгновенного замешательства кинулись со сцены; вдруг в зал вбежал высокий парень в студенческой тужурке и фуражке, из-под который торчали светлые, точно соломенные волосы, и вскричал раскатистым, твердым голосом: «Губер-рнатор-ра убил-ли! Бегит-те быстр-рей!»

Мы всем скопом повалили в единственную незапертую дверь, где столкнулись с полицией. Началась свалка, нас отталкивали, мы кричали, что губернатора убили, не понимая, почему полиция рвется в зал… А тем временем этот «студент» — он-то и застрелил Гриневича — скрылся в здании театра, исчез, как в воду канул. Собственно, какая там вода… Пробежал через зал на сцену, затерялся среди многочисленных кулис и проскочил через заднюю дверь, которая вела в театральный двор, а оттуда — на улицу. Пока его перестали искать между креслами в зале, пока прочесали все кулисы — он уже был далеко.

Все произошло так быстро, так невероятно быстро, что его никто даже не разглядел толком. Все, знай, всплескивали руками и расписывались в собственной невнимательности. Много было слез и истерик. Полицейские чины, которые вели допросы, смотрели на нас, как на ненормальных, с презрением. Мне было предписано закрыть театр до окончания траурных церемоний.