Рут Ренделл - Демон в моих глазах

– Кларет пьют юнцы, портвейн – мужчины, но тот, кто хочет стать настоящим героем, – пьет бренди, – произнеся эту цитату, Дин расхохотался и сказал, что он процитировал доктора Джонсона.

Артур не понял, что Джонатан имеет в виду, однако почувствовал, что это был выпад лично против него и, может быть, против Антони Джонсона. Бренди принесли вместе с целым набором менее крепких напитков, и Артур задумался, не сделал ли он слишком дорогой заказ, совершив тем самым серьезную ошибку. Вокруг стола начались две совершенно независимые беседы. В одной принимали участие Ли-Ли, Джонатан Дин и невестка Мервина, а в другой – новобрачные и брат Мервина. Артур чувствовал, что он сам и другой Джонсон исключены из этих бесед. Антони выглядел больным. Наверное, слишком много выпил во время праздничного ланча, подумал Артур, – и стал обдумывать, как бы завязать с ним беседу. В конце концов, они были единственными чистокровными англичанами за этим столом, потому что этого омерзительного Дина можно было не считать, так как он почти наверняка ирландец. Они с другим Джонсоном должны выступать единым фронтом. Артур уже открыл рот, чтобы начать разговор о сильных морозах, которые телевидение предсказало на грядущую ночь, когда Дин, подняв свой стакан, начал то, что он назвал свадебной речью.

Сначала ее слушали в полном молчании, хотя видно было, что Уинстон Мервин нервничает. Не нравится, когда кто-то тянет одеяло на себя, ехидно подумал Артур. А Дин, без сомнения, выпендривался своим образованием, произнося вещи, которые невозможно было произнести экспромтом, а можно было только записать, а затем выучить наизусть. Вся речь была исключительно о любви и семейной жизни; Артур даже хихикнул, когда Дин, глядя на плотного шурина Мервина, произнес, что в семье мужчина становится эгоистичным и слабым и что вообще его мораль претерпевает серьезные изменения. При этом Артур чувствовал, как под столом нога в грубой обуви пыталась через его ноги нащупать изящно обутую ножку. Артуру пришлось поджать колени.

– Жениться, – произнес Дин, – это значит навсегда привязать себя к дому. Тебе ничего не остается, даже права на самоубийство, кроме обязанности быть хорошим семьянином.

Это вызвало смех только у Ли-Ли. Лица родственников молодоженов были непроницаемы. Уинстон Мервин резко встал и отправился к бару, в то время как Антони Джонсон, с яростью, которая удивила Артура, потому что он не мог понять ее причины, произнес:

– Ради всего святого, заткнись! Ты хоть изредка задумываешься над тем, что несешь?

Лицо Дина изменилось. Он сильно покраснел. Не обращая никакого внимания на Артура, как будто тот и не сидел между ними, он наклонился к Ли-Ли Чан.

– Я ведь тебе нравлюсь, детка? Ты же не такая привередливая, как они? – Его дыхание насквозь провоняло пивом.

Ли-Ли опять захихикала. После какой-то непонятной возни Артур вдруг обнаружил, что они целуются у него за спиной.

– Может быть, – заметил Артур, – вы хотите поменяться со мной местами?

Почему его вопрос вызвал такое веселье – всеобщий хохот после мгновения неловкости, – он так и не понял, однако решил, что сейчас наступил удобный момент, чтобы смыться. И он бы смылся, если бы не вернулся Уинстон Мервин со свежими бокалами, включая еще одно бренди. Артур передвинулся на скамейке, оставив Ли-Ли и Джонатана сидеть тесно обнявшись.

В какой-то степени Артур пожалел, что заказал бренди – оно вызывало у него ненужные воспоминания и ассоциации. Но без бренди он не смог бы вынести это сборище, не смог бы даже смотреть на эту попойку или выдержать весь этот непонятный скрытый антагонизм. Теперь же, допив последнюю каплю обжигающего алкоголя, Артур вскочил на ноги и довольно визгливым голосом заявил, что ему пора идти. Он не может более пользоваться гостеприимством хозяев и должен идти.

– Не говори о том, что хочешь уходить, а уходи сейчас же, – продекламировал Дин.

Такую грубость невозможно было перенести, даже если эта грубость была написана в какой-то книге. Артур слегка поклонился Мервину и новоиспеченной миссис Мервин, коротко кивнул на их слова прощания и испарился. Было здорово вырваться наконец на свободу. Артур направился домой через проезд, где однажды в его темной глотке, сжатый его челюстями, он позволил Смерти проглотить женщину, которая била руками, как большая черная птица – крыльями. Мышь, младенец, Морин Кован, Бриджит О’Нил, Веста Котовски… Нет, теперь прямо домой, домой, нигде не задерживаясь.

На верхнем этаже пустого дома он уселся наблюдать за тем, как Джон Уэйн в очередной раз с честью выполняет свой долг полковника кавалерии Соединенных Штатов Америки. Откинулся на коричневые сатиновые подушки – прохладные, чистые и изысканные. Фильм закончился в половине девятого. Довольно поздно для глажки, но лучше поздно, чем в воскресенье. Вот уже двадцать лет Артур гладил свое белье по субботам. Он вошел на кухню, чтобы достать гладильную доску и утюг. Оранжевого пакета не было видно. Его нигде не было. Должно быть, он забыл его в «Водяной лилии».

Первым ушел Джонатан Дин. Антони, который вот уже полчаса наблюдал, как тот пытался переплести под столом свои ноги с ногами Ли-Ли, думал, что они останутся в пабе даже после того, как уйдет он и Мервины. Антони был уверен, что вечер для этой парочки закончится тем, что Ли-Ли займет вакантное место Весты. Однако все оказалось не так. Ли-Ли отправилась в женскую комнату. Рядом с входом туда висел телефон, и, вернувшись за стол, китаянка объявила, что ей скоро надо идти, потому что в половине восьмого у нее свидание. Юния Мервин, женщина, которой, судя по всему, доставляли удовольствие мужские неудачи, весело рассмеялась.

– А как же я? – грубо спросил Джонатан.

– Ты тоже хочешь пойти со мной? – хихикнула девушка. – Тогда подожди, пока я перезвоню своему другу.

– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду совсем другое.

– Я никогда не знаю, что имеете в виду вы, мужчины. И меня это не волнует. Я всех вас люблю понемножку. Хочешь, я и тебя занесу в свой список? Тогда, когда я вернусь с Тайваня, ты станешь номером третьим или четвертым.

Ли-Ли и Юния обнялись, весело рассмеявшись.

Джонатан встал и, даже не посмотрев на хозяев вечера и не сказав им ни слова, вылетел из заведения. Все мужчины замолчали, вдруг ощутив всю неловкость ситуации. Антони неожиданно почувствовал сквозь свою депрессию приступ мужского шовинизма.

– Как истинный ценитель гадостей, которые способны сделать женщины, я награждаю тебя, Ли-Ли, призом, – произнес он, прежде чем смог остановиться.

Китаянка надула губки, подвинулась поближе к Антони, широко раскрыла глаза и попыталась обрушить на него все свои женские чары. Позже тот часто задавал себе вопрос, смог бы он ударить девушку или сильно оттолкнуть ее. Однако в тот момент вмешался Уинстон, объявив, что пора ехать в аэропорт.