Роберто Савьяно - Гоморра

Следствие заинтересовали и субподряды на общественные работы, которые кланы доверяли дружественным организациям, чтобы потом распоряжаться поставками цемента и заниматься земельными махинациями. Другим крайне важным аспектом было мошенничество в отношении ЕЭС, особенно это касалось полученных нечестным путем денежных выплат, предназначенных для агропромышленного сектора. Еще сотни убийств, создание предпринимательских альянсов. Пока я вместе со всеми ожидал вынесения вердикта, то размышлял о процессе: он был непохож на другие, отличался от тех, которые велись против каморристских семей с юга. Расследования вроде этого обычно входят в историю, как Нюрнбергский процесс над целым поколением каморры, но, в отличие от глав Третьего рейха, многие мафиози так и продолжали руководить всеми делами, оставаясь ядром своей империи. Нюрнберг без победителей. Подсудимые молча сидели в железных клетках. Сандокан находился в тюрьме в Витербо, с ним организовали видеоконференцию. Перевозить заключенного было слишком рискованно. Все слышали только громкие голоса адвокатов: более двадцати адвокатских контор и пять десятков адвокатов с ассистентами изучали, проверяли, наблюдали, защищали. Родственники обвиняемых сгрудились в комнатке по соседству с залом, где проходило слушание, превращенным в неприступную крепость. Они наблюдали за происходящим на экране. Когда председатель суда взял в руки приговор на тридцати страницах для оглашения, шум в зале стих. Были слышны только нервные сглатывания, учащенное дыхание, тиканье сотен часов, вибрация десятков телефонов, у которых отключили звук. Напряженное молчание, сопровождаемое какофонией, порожденной волнением. Председатель сначала зачитал список осужденных, затем оправданных. Двадцать одно пожизненное заключение и в общей сложности более семисот пятидесяти лет в тюрьме. Двадцать один раз он произнес приговор к пожизненному тюремному заключению и многократно повторил имена осужденных. Семьдесят раз назвал сроки, которые остальные мафиози, занимавшие как низшие, так и руководящие должности, должны были провести за решеткой, чтобы искупить вину за связь с могущественной каморрой. К половине второго заседание уже почти закончилось. Сандокан попросил дать ему слово. Он суетился, хотел ответить на обвинение, повторив доводы своей коллегии защитников о том, что являлся просто успешным предпринимателем, а завистливые и прокоммунистически настроенные интриганы-судьи объявили представителей буржуазии из Аверсы преступной группировкой, хотя те всего добились за счет выдающихся предпринимательских способностей. Он был готов вопить о несправедливости приговора. Согласно его логике, все погибшие в Казерте являлись жертвами не файд, спровоцированных конфликтами каморры, а стычек, обусловленных всеобщей деревенской отсталостью. Но на этот раз Сандокану не дали высказаться. Его усмирили, как расшумевшегося ребенка. Как только он перешел на крик, судьи велели отключить звук. На экране продолжал бушевать бородатый здоровяк, потом исчезло и изображение, зал суда сразу опустел, полицейские и карабинеры медленно покидали помещение, вертолет все еще кружил над зданием. Как ни странно, я не чувствовал, что клан Казалези потерпел поражение. Многих посадили за решетку на несколько лет, часть боссов была приговорена к пожизненному заключению, кто-то со временем наверняка решил бы сотрудничать с полицией и вернуться к более или менее нормальной жизни на свободе. Сандокан, должно быть, задыхался от ярости, свойственной влиятельному человеку, в голове у которого хранится подробная карта его империи, но нет возможности напрямую ее контролировать.

Боссам, не желающим откровенничать с властями, остается только жить мнимым ощущением могущества, практически вымышленного, они должны любым способом забыть о тех предпринимателях, которых когда-то сами поддержали и вывели в люди, а те, не будучи членами клана, сумели выйти сухими из воды. Боссы легко могли потянуть их за собой, было бы желание, но тогда пришлось бы идти с повинной, а это означало бы моментальное падение авторитета и угрозу жизни оставшихся на свободе родных. Наконец, самое, наверно, страшное, что может случиться с боссами, связано с их деньгами: подчас владельцам не под силу отследить движение своих капиталов, проходящих по легальным каналам. Они могут во всем признаться, раскрыть все секреты, но узнать, куда подевались деньги, не удастся. Боссы всегда платят, без этого никак. Они убивают, командуют вооруженными отрядами, являются отправной точкой для получения незаконной прибыли, отчего их преступления легко идентифицировать, в отличие от не бросающихся в глаза экономических махинаций служащих. Боссы не могут быть вечными. От Кутоло власть переходит к Барделлино, от Барделлино к Сандокану, от Сандокана к Загарии, от Ла Моники к Ди Лауро, от Ди Лауро к «испанцам», а от «испанцев» еще бог знает к кому. Экономическая мощь Системы как раз и основывается на постоянной смене лидеров и каморристской политики. Диктатура в клане всегда бывает непродолжительной; долгое нахождение у власти одного босса привело бы к росту цен, к монополизации рынков с последующим их ужесточением, к инвестициям в одни и те же отрасли без привлечения новых. Вместо того чтобы стать добавочной стоимостью для преступной экономики, единоличное правление только мешает бизнесу. Вскоре после прихода к власти, в окружении босса начинают вырисовываться новые фигуры, готовые занять его место и добиться еще большего, пройдя по головам гигантов, в становлении которых они принимали участие. Как любил повторять один из наиболее серьезных исследователей динамики развития власти, журналист Риккардо Ореолес: «Криминалитет не является абсолютной властью, он лишь ее часть». Ни один босс не захочет идти в политику. Если бы каморра обладала всем возможным могуществом, то его, босса, бизнес не определял бы положение стрелки, колеблющейся между легальным и нелегальным. При таком раскладе любой арест или громкий процесс, скорее, выполняет функцию смены лидера, перехода к следующему этапу, чем просто разрушает существующий порядок вещей.

На следующий день в газетах появились фотографии сидящих рядом боссов, «шестерок», молоденьких новобранцев и матерых рецидивистов, они символизировали не преступников, обреченных вечно гореть в адском огне, а кусочки мозаики, вместе образующие ту власть, которой на протяжении двадцати лет никто не смел противиться или противостоять. После вынесения приговора по завершении процесса «Спартак» сидящим за решеткой боссам осталось только прибегнуть к угрозам, как тайным, так и явным; угрожали они судьям, магистратам, журналистам — всем, кто, по их мнению, выставил простых торговцев цементом и буйволицами самыми настоящими киллерами перед лицом закона.