Рут Ренделл - Живая плоть

Обнимая ее, позволяя ей обнимать себя, он отрешился от всех своих бед и сумбурных мыслей, ему казалось, что он погружается в теплую воду, смывающую с его души чувство вины и одиночества. И в этот момент Виктор ощутил то, чего никак не мог ожидать: стремительное, все возрастающее сексуальное желание. Клара должна была ощущать его эрекцию. Никакого смущения не было, он слишком глубоко ушел в отчаяние, ужас, а теперь он испытывал радость и покой, слишком сильные эмоции для чего-то столь мелкого. Он сознавал только, что его чувства здесь и сейчас были новыми, и такой силы, какой он не испытывал никогда прежде. Виктор прижимался к девушке всем телом. Его щека касалась ее виска, а кончики пальцев ощущали ее пульс, и с какой-то совершенно непонятной ему чувственной, трепетной нежностью он прикоснулся губами к ее волосам. И мгновение спустя он поцеловал бы ее, если б она не прошептала что-то неразборчивое, высвободилась и пропала в темноте.

В следующие две недели Виктор виделся с Дэвидом и Кларой несколько раз, но Клара уже не обнимала его, не целовала, даже не касалась его руки. Теперь они все хорошо знали друг друга, теперь рукопожатия были ни к чему, они были друзьями, во всяком случае, Виктор думал именно так. Он больше не робел, назначая им встречи. Ему было удобнее звонить самому, поскольку, находясь в своей комнате, он почти не слышал телефонного звонка, и ответить на него почти всегда было некому.

Тем вечером в ресторане в старой части Харлоу, где они ужинали, Виктор почти все время молчал. Только слушал разговор Клары и Дэвида. Молчание всегда казалось ему естественным, говорил он обычно короткими рваными предложениями, просто констатируя факты. Ему нравилось звучание голосов его новых знакомых, их ритм, заинтересованность в том, что произносит другой. Он восхищался тем, что они могут так много говорить, когда, собственно, нечего сказать. Как можно без конца вести речь о куске жареной утки, о том, где ели такую раньше, о чем-то под названием «кюсин натюрель» [16] «Cuisine naturelle» ( фр .) – натуральная кухня. , еще о чем-то под названием «тофу» [17] Японский творог из соевых бобов. , или о внешности, возрасте, профессиях – все это наугад – пары за соседним столиком? Вскоре он почти не слышал их слов. Он мог думать лишь о Дэвиде, о том, какое зло причинил ему… и что тот его простил. Ведь все эти годы он убеждал себя, что именно этот полицейский спровоцировал его на этот выстрел. Может, из-за нежелания признаться себе, что может потерять контроль в любой момент, а не из-за провокации. Что бы Дэвид ни говорил ему, что бы ни доказывал этот протокол, он, Виктор, все равно спрашивал себя, почему это сделал и какой могла быть та провокация.

Однако их разговор сблизил его с Дэвидом. И еще больше с Кларой. Виктор невольно спросил себя, что бы делал, как бы совладал с этим, если бы Клара не пришла и не утешила его. У него не было слов высказать ей все, когда они были вместе. Но когда он оставался один, то постоянно вел с ней молчаливый внутренний разговор. Раньше он никогда не делал этого. Она не отвечала, но это почему-то не имело значения. Ее ответы заключались в том, что он говорил ей, в вопросах, которые задавал. Он сидел в инвалидном кресле, глядя на зеленые шелестящие верхушки деревьев, рассказывал Кларе о доме своего детства, о родителях, об их необычайной всепоглощающей привязанности друг к другу. Спрашивал ее, не следует ли ему почаще выходить из дому, больше двигаться. Будет лучше читать книги, чем все эти журналы? А потом, очутившись на улице, спрашивал ее у киоска, какой журнал сегодня купить.

Удивительным было и то, что ему постоянно казалось, что он видит ее. Клара не ездила в Эктон – даже сказала ему, что никогда не бывала там, – но раз за разом он замечал ее впереди себя на улице, в магазине или входящей в метро. Разумеется, он каждый раз ошибался, догнав очередную девушку, он убеждался в этом, хотя не раз наблюдал за очередной «Кларой», обладающей изящно причесанными соломенными волосами и розовато-золотистой кожей. Однажды он был так уверен, что окликнул ее:

– Клара!

Девушка, спускавшаяся по ступенькам библиотеки, даже не повернула головы. Понимала, что он зовет не ее.

С этих пор Виктор не так уж часто думал о Дэвиде Флитвуде. Бывший полицейский как бы отошел на задний план. Безусловно, он очень нравился Виктору, он был его другом, но с каждым днем он становился все дальше и дальше. Теперь Виктор начал закапываться во всякого рода психологические журналы. Так, изучив журнал «Сайколоджи тудей», он начал задумываться, не очистил ли, так сказать, он Дэвида откровенным разговором и постановкой всех точек над «i». Возможно. Теперь он понимал, как много думал о Дэвиде, и эти мысли походили на мучительную одержимость человека, неспособного выразить словами то, что его терзало многие годы. Теперь, когда не думал о Кларе, не разговаривал с ней, мысли его были сосредоточены на родителях, особенно на их любви друг к другу. Когда-то давно он возмущался этой любовью, возможно, ревновал, но теперь ничего подобного не испытывал. Он был рад, что родители были счастливы вместе, и когда вспоминал объятия на диване, то уже не испытывал отвращения, а лишь снисхождение.

Находясь дома, Виктор почти все время сидел в инвалидном кресле. Оно было удобным, и раз он хранил его в комнате, то глупо было бы им не пользоваться. Несколько раз он проводил эксперимент. Садился в него и воображал, что он не чувствует тела ниже талии. Это было очень неприятно. Дженнер обнаружил, что если прикрыть ноги дорожным пледом, то представлять это было легче и не столь болезненно. Потом он пытался подняться из кресла, используя только силу рук, не забывая одновременно вести бесконечные разговоры с Кларой, но так и не мог решить, одобряет она его «опыты» над собственной психикой или нет. Однажды упал на пол, растянулся и лежал неподвижно, пока ему не удалось убедить себя, что может подняться и что у него нет паралича .

Первый раз Виктор отправился в Тейдон после того ужина втроем, чтобы привезти им подарок – точнее, подарок Дэвиду, потому что дом не принадлежал Кларе, она не была женой Дэвида или хотя бы подружкой в обычном смысле слова. Так как дарить Дэвиду инвалидное кресло было нельзя – теперь он понял, что это идея была бестактной, – требовалось подобрать что-то другое. Если ты предложил человеку подарок, а он оказался неприемлемым, надо найти альтернативу. Его осенило – нужно подарить собаку. У Дэвида собака умерла, он тосковал по ней, значит, ему нужна новая.

Виктор купил журнал «Аур догс» и обнаружил там множество рекламы, посвященной палевым лабрадорам. Он поразился дороговизне: сотня фунтов была нормой, за щенков более редких пород зачастую предлагали и две сотни. Позвонил ближайшему владельцу собачьего питомника и отправился в Стэнмор. К счастью, туда провели метро за то время, что он провел в тюрьме. Юбилейная линия была не только продлена, но и сменила название. Оказалось, что собаку нельзя купить просто так, как, например, телевизор. Владелец питомника потребовал всевозможных обещаний и гарантий, что его щенок отправится в хороший дом. Виктор сказал правду. Все возражения сразу же исчезли, когда собачник услышал, что новым владельцем щенка будет героический полицейский Дэвид Флитвуд, историю которого он хорошо помнил, хотя прошло уже одиннадцать лет. Виктор заплатил за собаку и условился забрать ее в среду. Клару щенок не особенно обрадует, решил он, поэтому пошел в парфюмерный отдел универмага «Бентоллз» и сперва выбрал целый набор «Сен-Лоран опиум» – туалетная вода, тальк, принадлежности для ванной и мыло. Но после того как он рассказал, что Клара молодая блондинка, его убедили взять духи «Рив Гош». Собака обошлась ему в сто двадцать фунтов, духи немногим меньше ста. Водительские права у Виктора сохранились и до сих пор были действительны. Он пошел в пункт проката машин на Эктон-Хай-стрит и взял «Форд Эскорт XR-3».