Павел Шестаков - Остановка

— Ты же его видел. Представляешь, что это за человек. Наверняка перепугался до смерти. Он сам об этом говорил. Милицию боялся. Вызвал «Скорую» и решил — баста, больше времени будет унести ноги…

Мазин ответил вполне серьезно.

— Да, он перепугался. Даже паниковал. Например, телефонную трубку на пол бросил, однако…

Я перебил.

— Вот видишь! Даже трубку снял. Я-то думал, ее Сергей уронил. А это Женька.

— Зачем? — повторил Мазин.

— Чтобы связь затруднить, пока он монеты вытащит.

Мазин не выдержал, усмехнулся чуть-чуть.

— Ты, однако, у телевизора много времени проводишь.

— Не смейся, пожалуйста. Я всего лишь отвечаю на твои вопросы.

— Прости. Я тоже отвечу. На твое предположение. Трубку он бросил с досады, потому что телефон не работал.

— Но он же звонил…

Эта загадка оказалась проста.

— Из автомата.

— Это он так сказал? Не соврал?

— На трубке есть его отпечатки, а на вилке и на розетке нет.

— Ну, тогда же ясно, что это сам Сергей. Может быть, с вечера еще выключил, чтобы рано утром не беспокоили. Работал допоздна… Да мало ли что! У тебя телефон разве в печенках не сидит?

— Сидит. Но сейчас больше Сергеев.

— Оставь, Игорь. Или ты что-то знаешь, о чем мне не говоришь, или у тебя в самом деле профессиональная аберрация.

— На вилке отпечатков Сергея тоже не было.

— А чьи же были?

— Не было никаких.

Мы так и стояли у черты, проведенной им по песку. Крошечная канавка постепенно наполнялась влагой.

— И что это, по-твоему, значит?

— Все что угодно. Например, он мог выдернуть вилку прямо за шнур…

— Вот видишь!

— …но он не мог этого сделать, потому что розетка еле держится, и отскочила бы, если ее не придерживать. А розетка тоже чистая.

— Слушай, ты меня разыгрываешь! Хочешь спровоцировать на детективные домыслы и посмеяться? Пожалуйста. Он был в перчатках.

— Еще достаточно тепло, и мужчины перчатки не носят. А некоторые женщины надевают.

— Теперь таинственная незнакомка?

Мазин поднял руки.

— Все, все. Виноват. Больше не буду. И так заморочил тебе голову. Иногда возникает такое желание — послушать здравомыслящего человека. Спасибо. Ты прав, и эксперты в таких случаях не ошибаются. Мне, во всяком случае, здесь делать нечего. Аберрация. Вместо причины преступления, кое не обнаружено, ищу причину инфаркта. Может быть, потому, что с самим домом у меня связано чувство поражения, первой неудачи…

— Даже поражения?

— Именно. И тебе эта история известна. Помнишь, там, во дворе, убили вашего однокурсника?

— Еще бы! Михаила. Он был наш друг, не просто однокурсник.

— Вот как? А я принимал участие в расследовании. Еще практикантом. Конечно, ответственности большой не нес, но ведь мнил себя пинкертоном. А получил щелчок по носу. Убийцу-то не нашли.

— Амнистированный подонок убил проездом. Ищи-свищи…

— Так и сочли. Но это же не оправдание.

— Разве все преступления раскрываются?

— Нет, — сказал он жестко. — И у меня эта неудача не единственная. Но я утешаться такой мыслью не могу. Мне слова «куда смотрит милиция?» поперек горла. Вот так…

И он провел ладонью у шеи.

— Ну, это постановка вопроса обывательская, куда смотрит…

— Когда со стороны судачат. А если мать спрашивает, жена, сын?.. Того, кого потерпевшим называем…

Я не ожидал такой горячности.

— Послушай, Игорь. Но ведь человек привыкает к обстоятельствам. Да и в литературе, в кино, на телевидении, там же сплошь и рядом следователь с преступником беседует…

— По душам?

— Вроде того. И в самом деле, не можешь же ты каждого преступника ненавидеть? Да у тебя никаких нервов не хватит в личные с ним отношения вступать.

Мазин поостыл.

— Я зло не терплю, а особенно подлость, — сказал он, не повышая больше голоса. — Подлость за то, что остается часто неподсудна.

Наш разговор, взявший было детективный крен, качнулся в сторону философского отношения ко злу, но Мазин, как видно, не особенно любил распространяться на общие темы, и разговор выровнялся, пошел о предметах обычных — общих знакомых, пролетевших годах и тому подобном. Короче, в тот осенний чистый вечер ни морж, ни плотник не поймали ни одной устрицы. Неподвижные ракушки остались на берегу, а мы, подышав воздухом, вернулись в город. Я, собственно, и не придал особого значения той части разговора, что коснулась «сургуча и капусты». Тогда я думал, что это всего лишь инерция нашего отношения к смерти Сергея, вернее, к ее обстоятельствам.

Подвозя меня, Мазин, между прочим, спросил:

— Ты обратил внимание на девушку на кладбище?

— Ты, кажется, тоже.

— Интересная девушка. И переживала искренне.

Мы оба подумали об одном.

— Нет, Сергей не был способен увлекаться, — сообщил я.

Сплетничать не стали. Попрощались мы в машине.

Я поднялся по лестнице и позвонил, но открыла мне не Полина Антоновна. На пороге стояла Лена, та самая, о которой только что вспоминали. Впрочем, удивляться не приходилось, она же сама говорила, что собирается зайти. Я, правда, не думал, что так быстро. А с другой стороны, когда же, если не сегодня?

— Заходите, пожалуйста.

Я вошел и повесил плащ в прихожей.

— А мы с Леночкой сумерничаем, — сказала Полина Антоновна. — Посидишь с нами?

— Конечно.

Я присел на кушетку (Лена и тетя Поля сидели за столом) и посмотрел на гостью. Да, она была старше, чем показалось мне вначале. Хотя сейчас и нелегко определять женские годы, ей, видимо, было около тридцати. Выдавали не морщинки или другие приметы внешности, а глаза, взгляд женщины, оставившей позади юношеский рубеж.

— Лена писала под Сережиным руководством, — повторила Полина Антоновна то, что я уже знал.

— Вас тоже интересовал восемнадцатый век?

У Сергея сохранились пристрастия деда.

— Представьте.

— Время пудреных париков и мушек?

— Сергей Ильич считал, что это было время сильных характеров.

Она смотрела прямо, широко открытыми серыми глазами.

— Сильные характеры встречаются в любое время.

— К сожалению, не всем.

Я вдруг сообразил, что оговорился, сказал «интересовал», а не «интересует» и она, возможно, неправильно поняла, даже обиделась. Потому и говорит с каким-то сдержанным, но ощутимым вызовом.

— Теперь вам труднее будет работать? — спросил я по возможности доброжелательно, стремясь загладить оплошность.

— Да.

Разговор очевидно не клеился. Я сделал последнюю попытку.

— Ваш муж тоже научный работник?

Попытка провалилась. В ответ прозвучало так же коротко:

— Нет.

— Простите. Я, кажется, слишком много спрашиваю?

— Почему? Обычные анкетные данные.

Это было не так уж точно и несправедливо. Что-то во мне отталкивало ее. А она мне между тем нравилась, привлекала. Но чем? Непонятно было. Вижу человека безусловно впервые, а ощущение такое, будто знакомый, чем-то тобой обиженный. Во всяком случае, не обрадовал я ее своим приходом, и так она себя и повела.