Владимир Дугин - Кровавый алмаз (сборник)

Послышался низкий, похожий на горловое рычание какого-то гигантского зверя, рев, поверхность моря покрылась струями пены, кое-где закручивающимися в большие воронки. Небо потемнело, багровая полоса на горизонте исчезла, казалось, что это был не рассвет, а закат, и солнце скрылось. Я не понимал, что происходит, но меня охватило чувство неясной тревоги, нервы были напряжены до предела. Говорят, такое чувство некоторые люди испытывают перед землетрясением или сильной грозой.

— Сальтенс-Мальстрем! — прокричал мне в ухо Уде, преодолевая усиливающийся рев моря. И только тогда я понял.

Ужасы знаменитого водоворота Мальстрем, возникающего каждые шесть часов от столкновения приливной и отливной волн между островами Москенесей и Вёре под шестьдесят восьмым градусом северной широты в Лофотенском архипелаге, красочными описаниями Эдгара По и Жюля Верна сильно преувеличены. Его без особых предосторожностей пересекают суда, и лишь при сильном северо-восточном ветре он может представлять некоторую опасность. Гораздо свирепее менее знаменитый водоворот Сальтес-Мальстрем между островами Гадё и Стрёме в устье Сальтен-Фьорда под шестьдесят седьмым градусом и тринадцатью минутами северной широты. И мы находились именно в этом месте…

Рокот нашего дизеля усилился, он был слышен даже сквозь рев и грохот моря. «Кристин» медленно, но уверенно преодолевала течение, приближаясь к берегу. Но наши преследователи… Благодаря точному расчету старого Олафа, они оказались на самой стремнине именно в тот момент, когда отдельные водовороты, возникавшие то тут, то там, начали сливаться, подобно капелькам ртути, в одну огромную, пока еще довольно отлогую воронку. Их положение усугублялось еще и тем, что стремясь прижать нас к берегу, они располагались дальше от него, на самой быстрине. «Дафни» стояла на одном месте, как будто ее удерживала какая-то гигантская рука. Дымки от выхлопов превратились в сплошную струю копоти, но вот судно чуть попятилось, потом еще немного… Водоворот превратился в отчетливый круг, диаметром около двух километров. Край его был покрыт пеной, и «Дафни» находилась внутри этого белого кольца, уже чуть накренившись на левый борт. Внезапно дымная полоса ее выхлопа прервалась, появилась снова и исчезла окончательно. Перегретый двигатель не выдержал, очевидно, заклинило поршни. Как клочок бумаги на диске проигрывателя, «Дафни» помчалась кормой вперед, по движению воды, в направлении, обратном своему недавнему курсу, описывая гигантский круг и кренясь все больше и больше по мере смещения к центру. Через пять минут Сальтенс-Мальстрем предстал перед нами во всем своем великолепии и мощи. Огромная черная воронка с почти гладкими стенами, наклоненными к горизонту под углом примерно в сорок пять градусов, вращалась с оглушительным ревом и свистом, на дне ее клокотала пена. Очевидно, там были скалы, к которым неудержимо тянуло несчастную «Дафни». Она находилась уже примерно на половине склона, когда песок прибрежной отмели заскрипел под форштевнем нашего судна. И только тогда я сумел перевести дух: оказывается, я какое-то время почти не дышал, завороженный разворачивающимся перед нами зрелищем борьбы жалкой скорлупки, сделанной руками человека, с неумолимой мощью миллионнотонной водной массы.

Олаф заглушил двигатель, вышел из рубки и тяжело опустился на бухту каната, а мы с Уде спрыгнули с бака на землю и, не сговариваясь, вскарабкались на торчащую поблизости скалу, высотой метров пятнадцать.

В бинокль я мог разглядеть все, что происходило на палубе «Дафни». Несколько человек метались от борта к борту, но Генрика, как я и ожидал, между ними не было. Вероятно, центробежная сила из-за вращения была велика, так как они двигались, сохраняя вертикальное положение относительно палубы, как будто «Дафни» стояла на ровном киле. Мне показалось странным, что при такой скорости движения судна флажок на кормовом флагштоке обвис, почти как при полном штиле, но потом я сообразил, что весь нижний слой воздуха, прилегавший к поверхности воды, вращается вместе с гигантской воронкой, образуя невидимый вихрь. Если бы даже удалось вызвать вертолет спасательной службы, он не смог бы проникнуть внутрь этого вихря, а был бы смят им и свалился бы в воду, как стрекоза, сбитая в пруд порывом ветра.

Прошло почти полчаса этой жуткой карусели под аккомпанемент оглушительного рева и свиста, но вот суденышко с белой рубкой и широкой белой полосой вдоль бортов, так четко различимое на фоне черной воды, сделало последний оборот и исчезло в клокочущей пене на дне водоворота. Я не мог даже в бинокль рассмотреть, что происходило с «Дафни» в этом бурлящем и кипящем котле.

Через полчаса с небольшим рев стал стихать, воронка уменьшаться и мелеть, а еще через сорок минут море было покрыто обычной «сечкой», мелкими, острыми всплесками. На поверхности не было никаких следов, вероятно, обломки «Дафни», как и другие плавучие предметы, захваченные водоворотом, унесло течением.

Обменявшись несколькими словами, мы решили продолжать свой путь в Будё и ничего не сообщать полиции. Мои спутники, конечно, догадывались, что дело тут нечисто, но, как большинство простых людей, предпочитали обойтись без вмешательства официальных органов власти. Да и что мы могли рассказать? Что нас преследовали неизвестные, обстреливали наше судно, а мы заманили их в смертельный водоворот? Рано или поздно обломки «Дафни» будут обнаружены, возможно, прояснится и судьба Генрика. Кристенсен решил не впутываться в темное дело.

Мы распрощались на причале порта Будё, не глядя друг другу в глаза. Олаф остался на судне, Уде отправился за покупками, а я вернулся к своему гостеприимному хозяину-пенсионеру, чтобы поблагодарить его за приятный отдых. Вечером я вылетел через Тронхейм, Осло и Стокгольм в Хельсинки, а в полдень следующего дня уже был в Москве.

И, оправясь от испуга,

гостя встретил я, как друга.

Э.По

Такие лица всегда вызывали у меня чувство антипатии. Далеко друг от друга расставленные глаза зеленовато-серого оттенка, приплюснутый, с острым кончиком и широкими ноздрями нос, напоминающий на скуластом лице клюв совы, тонкие губы, низкий, несмотря на залысины, лоб… Было в этом лице что-то татарское. Может быть, во мне говорила память предков, "столетиями изнывавших под татаро-монгольским игом", как писали учебники истории. Или это сказывались какие-то забытые детские впечатления? Как бы то ни было, человек, сидевший напротив за письменным столом и бывший моим непосредственным начальником, которому я комментировал свой только что составленный отчет, не внушал мне ни доверия, ни уважения, не вызывая никакого желания продлить нашу беседу хоть на секунду дольше необходимого времени.