Григорий Глазов - Смерть не выбирают (сборник)

Щерба кивнул. Он внимал Скорику, не перебивая, иногда поглаживал щеку, словно пробовал, хорошо ли выбрит.

– Вернемся к докладной. С чего бы брать ее с собой в однодневную поездку? Никакой срочности в ее содержании нет, – продолжал Скорик. – Я нахожу одно объяснение: под каким-то предлогом он свернул с трассы к реке, к обрыву, сунул Кубраковой эту бумагу, чтоб отвлечь. И когда она достала очки, плеснул ей в лицо газом.

– И не заметил, что она уронила очки?

– Может краем сознания и заметил. На мгновение, поскольку был запрограммирован на главное – столкнуть поскорее в воду. Он был заполнен и другим: как можно быстрее убраться с обрыва. Тем более, что человек он нервный, легко возбудимый. Но как Назаркевич заманил ее к реке? Рыбак видел, что мужчина поднял капот машины и копался в двигателе. Назаркевич мог сказать своей пассажирке, что забарахлил мотор, зачем, мол, стоять на трассе и глотать пыль, пока он будет устранять неисправность, неизвестно, сколько на это уйдет времени, не лучше ли сделать это у реки.

– Что ж, довольно гладко, – сказал Щерба, но поморщился.

– Вы, конечно, будете искать прорехи? Но так я никогда не выберусь из этого дела! Конечно, прочих тоже нельзя вычеркивать еще: директор НИИ Яловский, ночной вахтер института и бывший сотрудник НИИ Вячин. Но надо остановиться на чем-то самом реальном… Мне нужен ордер на обыск у Назаркевича.

– Идите к шефу, просите. А как с мерой пресечения? Подписка о невыезде?

– Еще не решил… Кстати, – вспомнил Скорик, – такая деталь: по свидетельству секретарши, когда Кубракова была в Германии и накануне ее отъезда в Богдановск Назаркевич интересовался ею – звонил, заходил в приемную. Хотя при их взаимной неприязни он, казалось, должен был избегать встреч с нею…

– Разрешите?

– Входите.

– Моя фамилия Вячин. Приглашали? – он протянул Скорику повестку.

– Садитесь, Николай Николаевич. Я должен был срочно уехать, так что извините. У вас, наверное, тоже бывают срочные командировки? – улыбнулся Скорик.

– Случается.

– Вы недавно, кажется, в Польшу ездили?

– Ездил.

– Какого числа вы уехали?

– Семнадцатого, в четверг.

"Кубракова убита в среду", – вспомнил Скорик.

– Николай Николаевич, я веду дело по поводу гибели Елены Павловны Кубраковой. Нас интересуют свидетельские показания. Ваши в том числе.

– Естественно. Но я свидетель относительный. Я давно не связан с институтом.

– Когда вы узнали об этом несчастье?

– Едва вернулся.

– От кого?

– У меня в кооперативе работает сотрудник НИИ Лагойда.

– Почему вы ушли из НИИ?

– На этот вопрос, простите, отвечу вопросом: почему из НИИ и проектных институтов инженеры бегут в кооперативы? У меня и Назаркевич работает. На договоре, как и Лагойда.

– Вы хорошо знаете Назаркевича?

– Достаточно.

– Что вы можете сказать о нем?

– Очень способный химик.

– А как о человеке?

– Вспыльчив, несдержан, чрезвычайно самолюбив. Но все люди не могут быть одинаковы. Он – такой, кто-то иной. Тут уж кому что Бог дал. Иначе было б скучно жить.

– Николай Николаевич, какие у вас были отношения с Кубраковой?

– Обыкновенные. В сущности никаких. Когда я там работал, мы находились, во-первых, на разных уровнях: она замдиректора, я руководитель группы технологов, во-вторых, мы профессионально не пересекались. А после моего ухода вообще никаких контактов.

– Как бы вы могли объяснить, что на ее календарях – в служебном кабинете и дома – написана ваша фамилия? Этакая памятка: "Вячин"?

– Даже так?! – он удивленно вскинул брови. – Право, затрудняюсь ответить, зачем я ей понадобился. Но она мне звонила.

– Когда вы виделись в последний раз?

– Накануне ее отъезда в Германию.

– Где?

– Я пошел к ней в институт, встретил на улице, у входа. Она спешила, поговорить не удалось.

– А о чем вы собирались говорить, если не секрет?

– Хотел попросить у нее немного поликаувиля.

– Зачем он вам?

– В нашем производстве он нашел бы применение.

– Откуда вы узнали о нем?

– От Назаркевича и Лагойды.

– Кто присутствовал тогда при вашей встрече с Кубраковой?

– Ее секретарша, Света.

– Больше вы не пытались повидать Кубракову?

– Пытался. Приходил еще раз в институт. Но она укатила в Богдановск.

– Это когда же было?

– Семнадцатого, в четверг. В этот день после полудня я уехал в Польшу…

Заканчивая допрос, Скорик ощутил, что весь разговор выглядит размазанной на сковороде яичницей, которую, как ни старайся, снова превратить в яйцо невозможно.

Поблагодарив, Скорик отпустил Вячина…

Обыск у Назаркевича оказался пустой тратой времени. Ничего Скорик не нашел. Возвращаясь в прокуратуру, чувствовал непреодолимое желание поскорее вымыть руки. Он вообще был брезглив. В ресторане прежде чем взять вилку или налить в фужер воды, тщательно осматривал их и протирал салфеткой. Его всегда угнетала необходимость рыться в чужих вещах, прикасаться к чужим предметам обихода. Тут была уже даже не физическая брезгливость. Он вспомнил испуганные глаза жены Назаркевича, молча простоявшей у окна, и презрительную ухмылку, иногда искажавшую бледное лицо Назаркевича, накануне выписавшегося из больницы. Скорик изъял серый фланелевый костюм, в котором, по словам Назаркевича, тот ездил в Богдановск и вручил повестку явиться к одиннадцати в прокуратуру. Скорик полагал, что костюм Назаркевич назвал именно тот, тут врать нельзя – есть свидетели, видевшие его на мехстеклозаводе во вторник утром…

Он ждал его, готовясь к допросу, перелистывая дело.

В без четверти десять в дверь постучали и вошла секретарша Кубраковой.

Скорик удивленно поднял брови:

– Что-нибудь случилось, Светлана Васильевна?.. Садитесь.

Она опустилась на краешек стула:

– У меня испортилась машинка, сломался зубец перевода каретки, начала она. – Вторая машинка всегда стоит в кабинете Елены Павловны, она иногда ею пользовалась. Я пошла за той машинкой, сняла крышку и увидела в каретке этот листок, – Света протянула Скорику страничку. – Подумала что, может быть, вас это заинтересует…

Цифра "2" в верхнем правом углу говорила, что это следующая страница. Текста было всего несколько строк: "…так не могу и Вам не советую. Все это кончится и для нас с Вами плохо. Подобных бумаг я Вам никогда не писала, не мой жанр. Однако время не терпит. Теперь о главном, о чем я молчала, пока сама не убедилась воочию. Подозрения мои оправдались. Наза…" На этом строка обрывалась.

"Куда могла подеваться первая страница письма? – подумал Скорик. Кабинет я хорошо обыскал, обшарил письменный стол, корзина для мусора под ним была пуста. Дома у Кубраковых тоже ничего".

– Светлана Васильевна, как вы думаете, где может быть начало этого послания?