Александр Гуров - Исповедь «вора в законе»

— Вот чудаки, эти молодые. Толкали, толкали — все им места мало, а сами выпрыгнули на ходу.

Кто-то поддакнул ей в тон:

— Чудаков нынче хватает.

Но стоявший в дверях пожилой мужчина тут же скумекал, в чем дело.

— Вы лучше карманы проверьте. Наверняка, тут не чисто.

Бабы спустили мешки на пол, поставили их между ног и стали ощупывать свою одежду. Вдруг одна из них как завизжит:

— Обокрали! Гляньте — пиджак разрезали. Ну как я теперь — все деньги там…

— Надо остановить поезд, — подсказал кто-то.

Мужчина выругался:

— Дуры вы деревенские. Плакали они, твои денежки. Их уж, небось, пересчитывают где-нибудь в укромном месте. А вы — поезд… Много денег-то было?

— Восемнадцать тысяч, — рыдая, ответила женщина. — Два дня свинину на рынке продавала. А сколько хлопот было с этим поросенком, пока выкормила… Ох, батюшки, что же мне теперь делать. Хоть под поезд бросайся.

— Не надо рот разевать, — досадливо отмахнулся мужчина.

— Ну кто же мог подумать, — защищала пострадавшую другая женщина, постарше и посолиднее. — На вид — культурный молодой человек, одет прилично, парнишка с ним такой симпатичный — младший брат, наверное. Куда только милиция смотрит.

Та же, которую обокрали, показывала всем разрез на боковом кармане, — аккуратный, в виде буквы «Т»:

— По всему видать — специалист поработал, — заключил все тот же пожилой мужчина.

Я был словно в оцепенении, начав понемногу понимать, что произошло. Лида, угадывая, о чем я думаю, тихонько дернула меня за рукав и сунула мне в рот «петушка» — леденец на палочке. Костя тоже о чем-то думал, хотя, наверное, совсем о другом — к такому он уже успел приглядеться.

Поезд подъезжал к станции Обираловка — название, как нельзя кстати подходившее к этому случаю (сейчас это станция Железнодорожная). Тетка, у которой вытащили деньги, стала собирать вещи. «Пойду в милицию», — сказала она, вытирая косынкой мокрое от слез лицо. «Что толку, — пробурчал ей в ответ мужчина. — Их год ищи, не найдешь…»

Скоро уже и наша Электросталь. Везем мы с собой много всяких продуктов, и даже американские консервы — тушенку в красивых квадратных банках с ключиками.

Я вдруг вспомнил, как на рынке надули с этой тушенкой нас с Костей. Было это дня за три до первой моей кражи — «рывка», о котором я уже рассказывал. Тетя Соня, хозяйка, попросила нас сбегать купить тушенки, чтоб побыстрее приготовить борщ. На Рогожском Костя нашел мужичка, который торговал консервами из-под полы.

— Дешево отдаю, пацаны. Двести рублей за банку. Деньги позарез нужны.

Костя обрадовался, потому что за тушенку, как сказала нам тетя Соня, меньше трехсот не берут. Сунул мужику деньги, и мы побежали. Дома открыли одну банку, а там тряпки с землей. Тетя Соня развела руками: «Вот тебе и Америка». — «Не Америка, Соня, — внес ясность вошедший на кухню Король. — Это работа Бори Букахи, не иначе. Тот еще аферюга. Тушенку он вынимает и сам кушает, а банки запаивает и продает «лохам» да «скокарям». Ну ничего, «дрожжи» мы у него заберем… (На воровском языке «дрожжи», как я уже знал, означали деньги.)

Вспомнил эту смешную историю, и на душе полегчало. Улыбнувшись, посмотрел на Лиду, которая стояла у окна с грустным лицом. Она тоже улыбнулась в ответ.

И вот мы с Лидой подходим к моему дому. Костя решил не рисковать. «Ты сперва узнай, спрашивали меня «лягавые» или нет, а я посижу в вашем сарае».

Матери я должен был сказать, что Лида живет в Москве, отец у нее офицер, летчик, и что это он все достал и попросил дочь съездить ко мне домой. А с ее отцом мы познакомились случайно, на вокзале. Я попросил у него денег на билет до Электростали, он разжалобился, вспомнил своего сынишку, который перед началом войны был в пионерском лагере на Украине, а когда ребят везли домой, поезд попал под бомбежку.

Эту легенду придумал, конечно, Валька Король, и она не могла дать осечки.

Дверь нам открыли девчата из общежития. Они начали во все глаза разглядывать мою спутницу и наши тяжелые сумки.

Мама была у себя в комнате. Мы с ней поцеловались. От неожиданной этой встречи она опустилась на стул, потом заплакала. Я познакомил ее с Лидой, пересказал легенду — получилось, как будто, правдоподобно. Девушка ее обняла, стала успокаивать, а мне сказала, чтобы распаковал сумки и достал колбасу.

Лида отрезала несколько ломтиков «Любительской» и вместе с половиной мягкой французской булки подала матери. Та начала есть — торопливо, судорожно, заглатывая почти непережеванные куски.

Я нисколько не удивился этому, вспомнив, как еще недавно голодал сам.

Внезапно раздался детский плач: проснулся Гена, мой младший братик. О нем, растроганный встречей с мамой, я сразу и не вспомнил. Какой же был он худенький, бледный — в чем душа.

— Не реви, сынок. — Мать подошла к кровати, на которой они раньше спали с отцом, стала успокаивать малыша. — Смотри, сколько тетя Лида и Валя привезли гостинцев. Сейчас мы тебя покормим.

Пришел Витек, который с утра был в школе, и тоже с жадностью набросился на еду.

А мне надо было срочно бежать к Костиной бабушке — узнать, не ищут ли парня. В сарае, он, поди, совсем истомился.

Увидев меня, бабка страшно обрадовалась и, конечно, первым делом спросила о внуке. И тут же скороговоркой стала мне рассказывать, что Костина мать в лагере — здесь, в Электростали, прислала два письма, очень соскучилась по сыну. Я задал вопрос: «А милиция к вам не приходила?» — «Нет, не беспокоила». — «Ну тогда погодите, я за ним сейчас сбегаю…»

Вернувшись домой, я застал Лиду на кухне. «За тобой дрова, приветливо улыбнулась она. — Будем варить борщ с мясом». Девушки из общежития тоже почти все столпились на кухне и наблюдали, как Лида чистит картошку. Когда она выбросила очистки в тазик, одна из девушек замахала руками:

— Что ты делаешь, разве ж такое добро можно выкидывать. Если их пропустить через мясорубку и добавить чуть-чуть муки — лепешки получаются такие, что пальчики оближешь… Видать, подруга, голоду ты не знала.

И, уйдя из кухни, в сердцах хлопнула дверью.

Пришел Костя, сказал, что завтра они с бабкой поедут в лагерь навещать его маму. В письме она просит, чтобы привезли табаку. «Странно, — подумал я. — Она ведь была некурящая». А ему сказал:

— Я поеду с вами, хочу повидать тетю Марусю.

Рано утром мы сбегали к столовой, купили двадцать стаканов табаку, набрали еды и отправились в лагерь. Он был совсем недалеко — от центра две или три остановки на автобусе. В лесочке рядом с заводом, где работали прежде и мои родители, и Костина мама. Отделяла его от внешнего мира одна лишь колючая проволока, а по углам отгороженного прямоугольника стояли вышки с часовыми. Сойдя с автобуса, мы пошли вдоль этого ограждения. За ним я впервые в жизни увидел заключенных. Изможденные, безликие, в одинаковых черных робах мужчины и женщины (в те годы они содержались вместе) стояли небольшими группами или же прохаживались по зоне — очевидно, был час утренней прогулки. Вдруг видим отделившись от остальных, к ограде бежит какая-то старая женщина.