Александр Гуров - Исповедь «вора в законе»

В следственном изоляторе нас рассадили по одиночкам. Деревянные нары, матрац, одеяло, подушка. Постель на день свертывалась — спать или отдыхать разрешалось только ночью. В соседней камере оказалась женщина. С ней мы перестукивались. Узнал, что она тоже воровка, в лагере топором зарубила нарядчицу.

Мне предъявили обвинение по 59-й статье УК с применением Указа 1947 года. Короче — двадцать пять лет за бандитизм.

В апреле состоялся суд. Когда стали зачитывать приговор — не поверил своим ушам: признаков бандитизма нет, статью 59 3переквалифицировать на статью 74 УК РСФСР. Это значит — за хулиганство! Мне дали всего один год. Спасибо судье, хотя, как я теперь думаю, руководило им не только чувство гуманности и сострадания. Скорее всего — утвердившееся в то время в верхах и среди юристов мнение, что бандитизма у нас в стране социализма нет и не может быть.

Обрадованный, я перво-наперво даже не обратил внимания на то, что из пяти лет, которые мне осталось провести в заключении, два года суд предписал отбывать в спецлагере. Не иначе, как предстоит знакомство с Шахан-горой.

В каких только лагерях не пришлось мне отбывать срок. И в ШИЗО, в бетонные карцеры-одиночки водворяли не счесть сколько раз. Но о таком, как здесь, знал разве что понаслышке. За крепким дощатым забором, доступ к которому преграждали три ряда колючей проволоки, за этими мрачными вышками, откуда зловеще поблескивали круглые диски нацеленных на тебя пулеметов Дегтярева, а чуть стемнеет — светили прожектора, ослепляя, делая тебя еще более ничтожным и жалким, люди переставали ощущать время и пространство, опускались, зверели. Лишь немногим удавалось сохранить присутствие духа. И среди самых стойких были, как и в любой зоне, воры, которых поддерживала преданность «идее». Не скажу, что воровские законы во всем были справедливыми, с некоторыми из них многие из моих корешей, как и я, были несогласны, в душе считали их дикими, оскорбительными для нас самих. Но пока они существовали, каждый обязан был их соблюдать. Иной раз, правда, заставляли отступать обстоятельства…

На штрафном пункте нам приказали снять свои пижонские шмотки и переодели во все лагерное. Тут же появилась местная власть — начальник спецлагеря Давыденко — маленький шустрый мужичок в полушубке, державший свою форменную шапку под мышкой. Он был похож на Махно, каким показывают батьку в фильмах о гражданской войне. С начальником были два здоровенных «сагайдака» — надзирателя. Я перемигнулся с Полковником: к таким в лапы лучше не попадать.

«Махно» (как оказалось, в лагере еще раньше дали ему эту кличку) протянул нам какие-то бланки:

— Подпишите.

— Погодь, начальник. Сперва почитаем, что там в твоей бумаге. Может смертный приговор состряпал.

— Ну, ну, погутарьте малость. Погляжу, как после запоете.

Бланки были стандартные, отпечатанные в типографии. В них говорилось, что в лагере 0016 запрещается ходить по зоне больше, чем по трое, за неподчинение — наказание и что в каких-то еще случаях администрация вправе применить оружие, и прочее в том же духе.

Никто из нас не подписал эти бланки. Тут же по распоряжению Махно «сагайдаки» принялись за дело. Заломив каждому из нас руки за спину, они скрепили их наручниками. Мне сжали запястье с такой силой, что еле сдержался, чтоб не закричать.

— В карцер их всех, на десять суток, — процедил начальник.

Достав из под мышки шапку, он плотно насадил ее на свою большую не по росту голову и вышел.

В карцере — тесном бетонном склепе с голыми нарами, которые на день крепились замком к стене, — я почувствовал, как немеют руки, намертво схваченные за спиной. И что есть силы стал барабанить ногой в дверь. Наручники сняли. А вмятины от них остались надолго.

Отсидел свои десять суток. Ну вот, теперь можно и осмотреться какая она, спецзона. Столовая, санчасть — как обычно, в бараках. А где же жилье? «Сейчас увидишь», — ухмыляется надзиратель. Подводят к распластанному на земле длинному скату из побуревших от сырости досок. И только увидев перед собой каменные ступени, ведущие вниз, понял: дощатый скат — это крыша жилого барака, который сам весь в земле. Внизу картина еще более удручающая. За решеткой, которой отгорожен вход, — двухъярусные нары. Их три ряда, с боков и посередине, проходы узкие, не разойтись. В другом конце — единственное на весь барак окно, которое не дает света, поскольку упирается в земляной проем.

Таких бараков здесь несколько. Духота, смрад. Условия — почти как на царской каторге.

Днем, когда нас привели в барак, здесь не было ни души. Лишь после пяти вечера появились «жильцы» — злые, измученные. От рукомойника, наскоро ополоснув лицо, покрытое едкой известковой пылью, — в столовую. Оттуда сразу — в барак, в подземелье. Щелкает на двери замок. До утра никому не выйти.

Знакомлюсь с соседом по нарам. Узнаю, что воров в спецзоне немало — сотни полторы. Он тоже «в законе».

— Неужто работаете, как «мужики?» — спрашиваю с нескрываемым удивлением.

— У Махно попробуй уклониться — жрать не даст.

— Так ведь «закон»…

— Обсуждали мы тут на «сходняке», — поняв меня с полуслова, отвечает парень. — Сам прикинь. Деньги с «мужиков» не возьмешь — за работу не платят. Да и ларька в зоне нет. Что же, по-твоему, с голоду помирать. Вот и решили…

Я ничего ему не сказал, подумав, что обстоятельства и вправду бывают сильнее нас. Почему же тогда другие «неписаные законы», несправедливые по своей сути, а то и просто кровавые, несущие людям смерть, мы, воры, неукоснительно соблюдаем при любых обстоятельствах. Этот вопрос давно меня волновал. И ни разу, задавая его другим ворам, самым авторитетным, не получал я вразумительного ответа. «Не нами заведено, не нам и отменять». Вот и весь сказ. В спецлагере тоже пришлось мне с этим столкнуться, когда людей резали так, между прочим, будто собак на мыло. Но — «по закону». Как тут возразишь. Проголосуешь против? Воздержишься? Твое право. Но каким же ты будешь вором в глазах «братвы»? Раз тебе все простят, другой, а после сделают вывод и на сходке, но в твое отсутствие, примут решение. Вот вам и воровская наша демократия. Как говорится «Знай край, да не падай». С жестокостью наших обычаев я столкнулся и здесь, в спецлагере. Но об этом — когда-нибудь после.

А пока что впервые в воровской жизни пришлось отрабатывать свой хлеб, взяв в руки кувалду. После завтрака, в восемь утра — развод и вывод на объект. От лагеря до карьера рукой подать, всего метров двести. Хотя крутизна немалая. Проход огорожен колючей проволокой в несколько рядов, снаружи охраняют его солдаты с автоматами. Место голое, и убежать здесь просто невозможно.