Елена Арсеньева - Ключ к сердцу императрицы

— Господи Иисусе, — быстро перекрестилась Ирина. — Спаси и сохрани!

— Да уж, барышни и вы, барин, зачем далеко ходить, — подал голос Кеша. — В наших краях вот что случилось однажды… Померла у одного мужика жена — а была она, по-нашему, по-простому говоря, брюхатая.

Произнеся это совершенно непристойное слово, он спохватился, аж рот ладошкой прикрыл и виновато посмотрел на Ирину. Бледные щеки той чуть порозовели, и можно было предположить, что, находись она в добром здравии, сейчас залилась бы краской до ушей. Ну как же, такое оскорбление ее невинности… Впрочем, Ирина скрепилась и снисходительно махнула Кеше: продолжай, мол!

— Ну, отпели ее и нерожденного ребеночка во чреве, — воодушевленно заговорил Кеша, — положили в гроб да и снесли на кладбище. Там все честь по чести — опустили в могилу да и засыпали землей. Только ночью вышел кладбищенский страж за нужным делом из своей избушки, слышит — вроде бы младенец где-то плачет. Небось попритчилось, думает. Нет, плачет и плачет! Пошел на крик — а крик-то из-под земли, из свежей могилы доносится! И вспомнил он, что в этой могиле чреватую бабу схоронили. Сторож был не робкого десятка: костер разжег, чтобы светло было, кругом себя черту очертил, оградившись от нечистого, заслонился святым крестом, схватил заступ — и ну землю в сторону швырять! Чем глубже копает, тем громче крик. Дорылся сторож до гроба и понял: именно там, внутри, младенчик плачет. Взломал он крышку, поднес ближе горящую головешку — да и видит: лежит женщина… а в ногах ее младенчик копошится. Он живой, а она уже померла, страдалица. Родила его — да и померла навовсе…

Кеша обвел глазами примолкших, накрепко ужаснувшихся слушателей:

— Вот провалиться мне на этом месте, если я вру! Говорят, что в имении графа Москвина живет этот мальчонка. То есть теперь он уже парень, парнище, можно сказать, но вот выпала ему такая судьба — родиться в могиле!

— Жуть какая, — пробормотала Лидия. — Жуть!

И вдруг раздался какой-то странный звук… не тотчас Лидия поняла, что это сдавленное рыдание. Рыдала Фоминична.

— Что ты, нянюшка? О чем ты? — встревожилась Ирина.

— О тебе, милушка, — захлебываясь слезами, выговорила Фоминична. — О тебе, моя красавица. Слушай, что скажу тебе… и вы, господа хорошие, слушайте! Помните, говорили мы о призраке Гаврилы Иваныча?

— Как не помнить! — хмыкнул Алексей. — На счастье, Гаврила Иваныч нынче ублаготворен и покоя нашего нарушать более не должен.

— Так вот… Грех на мне! — Фоминична, только что сидевшая на стуле, вдруг повалилась на колени и принялась покаянно биться лбом об пол: — Солгала я вам! Солгала!

— Ты, Фоминична, гляди голову не разбей, — усмехнулся Алексей, поднимая ее и снова усаживая. — Слышь? Расколотишь, говорю, голову. Угомонись да скажи толком, в чем дело-то!

— Призрак Гаврилы Иваныча отродясь по этому дому не хаживал, — заговорила, всхлипывая, Фоминична. — Не его это был призрак, а молодой графини Марьи Петровны Симеоновой, первой жены его деда и твоего, Иринушка, прадеда!

Кеша осенил себя крестным знамением и уставился на Фоминичну с ужасом.

— Знаю, Кеша, что говорить ты об сем не хотел, — скорбно кивнула она, — однако же, коли пошли такие страшные дела, коли сам Бог подвел к этому беседу, то надобно тайну открыть. И не спорь со мной, даже не пытайся меня отговорить!

Кеша, который явно хотел что-то сказать, смешался, промолчал, неуклюже поклонился и вышел.

— Призрак дамы? — повторил Алексей. — Молодой графини? Странно… у меня отчего-то было мнение, что молодые дамы, тем паче их призраки, ходят легкой, почти невесомой поступью. Мы же все могли слышать шаги тяжелые, утомленные… ты, Фоминична, конечно, можешь сказать, что сюда с кладбища путь не ближний, по полпуда грязи на ноги нацепляешь, оттого и шаркала Марья Петровна ногами, как старушка… — Он хохотнул. — Умоляю, оставьте все эти бабьи сказки!

— Ай, прикусите язык, Алексей Васильевич! — панически взвизгнула Фоминична. — Прикусите сей же миг! Не гневите душу безвинную, злодейски загубленную коварством и лукавством! Вы меня только выслушайте — да и поймете, что сказка — ложь, да в ней намек!

«Добрым молодцам урок!» — едва не добавила Лидия, но она уже привыкла подхватывать неосторожные словечки на кончике языка. Саша Пушкин еще в лицее, в Царском Селе. Тс-с!

— Стало быть, некогда, еще при царице-матушке Анне Иоанновне, граф Григорий Симеонов женился на девице Марье Петровне Кувшинниковой, — начала рассказывать Фоминична. — Она была хорошего рода и богата, а пуще всего славилась добрым сердцем. И ее родители были столь же добросердечны, а потому однажды приютили в своем доме какую-то побродяжку, подобрав ее на улице, словно бездомную собачонку. Невдомек им было, что дьявол, истинный дьявол вкрался в их дом в облике этой девочки…

Однако сначала она дьявольской природы своей никак не показывала: росла да росла вместе с Машенькой Кувшинниковой, всеми ласкаемая и пригретая, словно в доме родительском. Вместе с Машенькой грамоте училась, играла, обучалась иноземным языкам и танцеванию, а также всему тому, что надобно знать барышне из хорошего дома. И хоть вроде бы никто между двумя барышнями границы не проводил, никто разницы между ними не подчеркивал, та-то, другая, воспитанница… имени ее даже называть не хочу, чтобы не скверниться… — Фоминична быстро перекрестила рот, — она-то всегда знала, что — бесприданница безродная, и партии ей блестящей никогда не сделать, в лучшем случае по доброте своей неизмеримой пристроят ее опекуны за какого-нибудь небогатого вдовца с детьми или бобыля-деревенщину. А ей хотелось большего! Она ощущала себя во всем равной Марье Петровне, даже лучше ее, красивей, умней! И мечтала когда-нибудь занять ее место… Однако она была хитра, а потому помыслы свои держала при себе.

И вот однажды, на каком-то балу, встретилась Марья Петровна с Григорием Андреевичем Симеоновым. Они приглянулись друг другу, Григорий Андреевич заслал сватов, ну а там, как говорится, честным пирком да за свадебку. И переехала Марья Петровна из дома родительского в дом мужнин, и все было бы хорошо, когда б не взяла она с собой ту, которую называла своей сестрой и к которой искренне, всей душой была расположена и привязана. Приблудную побродяжку, на большой дороге подобранную из милости…

Голос Фоминичны исполнился истовой ненависти и на миг прервался, но тотчас она совладала с собой и продолжила рассказ:

— Шло время. Молодые жили душа в душу, да и побродяжка сия поначалу вела себя тише воды и ниже травы. Но вот случилось, что Господь благословил сей брак: Марья Петровна ощутила себя чреватою. Однако здоровья она была некрепкого, могла ребенка лишиться, а потому и бабки, и доктора настрого запретили ее супругу к ней приближаться и предписали им даже спать в разных комнатах, дабы греха меж ними не случилось даже невзначай.