Валентен Мюссо - Холод пепла

Как мой отец мог не знать правды более сорока лет? Почему его не насторожило полное отсутствие сходства с родителями, которое теперь так отчетливо бросается в глаза, или предчувствие, не требующее очевидных доказательств? Я с трудом мог это допустить, зная, что неприятие действительности существует, например, у женщин, которые до самого конца не воспринимают свою беременность. Мой отец — и это передалось от него мне — мог упорно отрицать очевидное, идти на любые уловки, чтобы не воспринимать неприятную действительность, ставшую в конце концов явной.

Кожа моя покраснела. Я закрыл кран. Ванная комната превратилась в парилку. Зеркало покрылось непрозрачной пеленой, что избавило меня от необходимости встречаться лицом к лицу с самим собой.

Обернув полотенце вокруг талии, я открыл дверь, чтобы клубы пара могли рассеяться. В проеме показалась Элоиза.

— Все в порядке?

Я попытался улыбнуться, но ответить не смог.

— Хочешь поговорить?

— Возможно. У тебя осталось немного волшебного зелья?

— Ты имеешь в виду вино моего отца?

— Да. Налей мне стаканчик.

Мы лежали на диване, как в первый вечер. Элоиза прижималась ко мне, я обнимал ее обеими руками.

— Когда твоя сестра узнала правду об отце?

— Она давно ее знала, с того самого вечера, когда он приехал в Арвильер.

— Только не говори, что она присутствовала при этой сцене!

— Присутствовала…

— Но что она делала у деда?

— В то время Анне было пятнадцать лет. Мои родители только что разошлись. В середине года мы с матерью переехали в Париж, а Анна придумала целую историю, потому что не хотела покидать лицей Шалона и расставаться с друзьями. Ей разрешили доучиться до конца года в Шалоне и жить в Арвильере, у деда. Моя сестра всегда отличалась невероятной скрытностью. По вечерам она занималась у себя в комнате или слушала музыку, надев наушники. В тот вечер никто не обратил на нее внимания. Но она стояла наверху лестницы и слышала весь разговор.

— Твой отец погиб в тот вечер?

— Да. Он возвращался из Арвильера, пьяный от ярости. Мой дед пытался его удержать, но тщетно.

— Почему твоя сестра ничего не сказала? Как она могла так долго хранить молчание?

— Думаю, если бы я был на ее месте, я тоже ничего бы не сказал. Несомненно, чтобы оградить, уберечь ее…

И тут мне стало страшно. Значит, я тоже готов был лгать и делать то, за что сейчас упрекал своего деда.

— Надо же, а ведь я все эти годы сердился на Анну за то, что она никак не может излечиться от депрессии.

— Мне очень жаль, Орельен.

Я допил второй стакан вина.

— Я жил в семье, для которой ложь стала нормой жизни. Я с трудом верю в то, что наша бабушка была еврейкой.

— Знаешь, несмотря на строгий контроль при приеме в лебенсборны, происхождение некоторых беременных женщин оставалось не до конца установленным. Вполне возможно, что среди дальних предков некоторых из них были евреи, хотя сами женщины об этом даже не догадывались.

И хотя я по-прежнему сердился на Абуэло и во многом упрекал его, он в то военное время пытался спасти две жизни. Он защитил Рашель, никому не выдав ее тайну, и сделал все, чтобы моего отца не отправили в «образцовую семью» в Германию, где его жизнь сложилась бы иначе.

— Как ты думаешь, Алиса сказала правду о Николь Браше?

— Не уверен, что она лично была с ней знакома и знала о ее смерти. Если бы Алиса захотела что-либо от меня утаить, она не стала бы показывать мне дневник Рашель, в котором постоянно говорится об этой медсестре. Она не пошла бы на такой риск. Думаю, Алиса лишь частично знает эту историю, ведь она даже не подозревала о существовании фильма.

— В любом случае то, что сегодня тебе поведала Алиса, не проливает свет ни на кражу в твоей квартире, ни на нападение на Анну. Я уже не говорю об убийстве Николь Браше. Кому могло быть известно о той роли, которую играла эта женщина в лебенсборне, и о существовании фильма? Что хотели скрыть, убив ее?

— Не знаю. Может, мы об этом никогда не узнаем.

Элоиза крепче прижалась ко мне.

— Ты собираешься поговорить об этом с сестрой?

— Только не сейчас. Я еще не пришел в себя. Мне надо привести в порядок свои мысли. К тому же я пообещал Алисе ничего не говорить ей о нашем разговоре.

Я почувствовал, как Элоиза напряглась в моих объятиях.

— Думаешь, я не прав?

— Если хочешь знать мое мнение, в вашей жизни было слишком много лжи. Пришло время вскрыть нарыв.

Глава 34

За массивными дверями портика уходила вдаль бесконечная аллея, обсаженная каштанами, сквозь ветви и листву которых словно через решето струились солнечные лучи. Машина жандармерии притормозила, а затем, прибавив скорость, поехала по поместью.

С тех пор как Лонэ обнаружил фамилию Коше в своем списке, он пребывал в радостном возбуждении. Он немедленно связался с комиссариатом Тринадцатого округа Парижа. Правда, ему не повезло — комиссар, принимавший Орельена Коше три дня назад, отсутствовал. О деле Лонэ рассказали лишь в общих чертах. В понедельник, 14 мая, молодая женщина по имени Анна Коше подверглась в своей квартире жестокому нападению. Не было ни одного подозреваемого. В тот же вечер полицейский заслушал в больнице свидетельство ее брата, Орельена, преподавателя подготовительных курсов, квартиру которого ограбили за десять дней до нападения. У него украли ценный фильм, снятый во время Второй мировой войны. Затем история становилась более чем странной. Речь шла о нацистском родильном доме, в котором работали дед Орельена Коше, акушер-гинеколог, и медсестра по имени… Николь Браше. Это была отрывочная информация, которую в данный момент Лонэ никак не мог связать в единое целое. Она вызывала новые вопросы, но не давала никаких вразумительных ответов.

Вскоре появилось здание с фахверковыми стенами, перед которым возвышался причудливый фонтан без воды.

— Неплохой домишко! — заметила Эмили Дюамель.

— Слишком вычурный, на мой взгляд, — откликнулся Лонэ, скривив губы. — Но мы не позволим этому декоруму усыпить нашу бдительность!

Их приезд не остался незамеченным. Выйдя из «пежо-306», они поняли, что их уже поджидала пожилая женщина, застывшая на крыльце в торжественной позе. Она спустилась на несколько ступенек.

— Здравствуйте, мадам. Лейтенанты Лонэ и Дюамель из жандармерии Шалона.

В этот момент у Франка возникло ощущение, будто он действовал, как автомат, дни напролет представляя себя и свою коллегу. Он продолжил:

— Мы хотели бы поговорить с мсье Коше.

Лицо женщины оставалось невозмутимым.

— Он больше здесь не живет, — спокойно ответила она.

— Тогда где можем мы его найти?

Женщина выдержала паузу.

— На кладбище Арвильера.

Ошарашенные Дюамель и Лонэ переглянулись.