Михаил Соколов - Чудовище

меня, мир... и тут - легкое движение воздуха доносит чуждые звуки человеческого веселья - сзади, из дома Александра, и дальше, из деревни под странным названием - я словно просыпаюсь.

Оглядываюсь кругом и иду к деревне, удивляясь перепадам настроений, так не свойственным мне, и с каждым шагом ощущая, как привычная прежняя трезвость мыслей и чувств овладевает мной. И немного жалко чего-то... Но впереди уже слышны лай собак и лубочные звуки балалайки...

Деревня состояла из одной улицы, дома которой с двух сторон обступили дорогу. Я смутно насчитал домов двадцать, у некоторых окна были темны, но сгущение тьмы заставляло подозревать строение... На самом деле чувствовалось, домов было много больше. Фонарей, конечно, не наблюдалось. Один большой двухэтажный дом ярко освещался снаружи. Подойдя ближе, я прочитал вывеску, ступенчатым нэпмановским шрифтом сообщавшую случайному прохожему - "Посиделочная изба".

Между тем треньканье балалайки стало ближе, и вот показались гуляющие крепостные. Я отступил в тень ближайшего куста и стоял, пока шеренга нормально одетых мужчин и женщин не прошла мимо меня. Все лузгали семечки, один мужик бренчал на балалайке, кто-то насвистывал, но, чувствовалось, народ скучал.

Прошли. Явная карнавальность виденного озадачивала. Из посиделочной избы донесся накат звуков. Может, музыки, веселья. Я направился туда, дернул тяжелую деревянную дверь и вошел.

Помещение было обширным, тонущим в полумраке и сильно задымленным. Здесь не было резной поддельной под русскую старину мебели, с потолка не свисали фонари в железном кованом каркасе, не было и интимного пыльного света у каждого из столов - словом, всего того, что изредка встречается в провинциальных поселковых, претендующих на что-то оригинальное барах. На столах стояли закопченные керосиновые лампы, стены были покрыты голыми темными досками, какими-то ткаными панно и ковриками - я заметил изгиб лебединой шеи на голубом пруду... Дощатый пол не был лакирован, покрашен, даже не натерт; как раз наоборот - грязные, затоптанные половицы. Однако вдали, напротив входа, располагалась стойка бара с множеством разнокалиберных бутылок и бутылей. Оттуда же доносилась громкая музыка, и там же находился скучающий бармен.

Я насчитал двадцать два стола, по двенадцать с каждой стороны. Столы были уставлены различной снедью, на лавках сидели люди, а посреди широкого прохода между рядами танцевали несколько пар.

Явственно ощущалась атмосфера крепостной бутафории, но ежели махнуть сразу и не глядя пару стаканов водки, здесь можно было бы весело загулять.

Меня заметили; из группы танцующих отделилась и, на ходу приплясывая, подплыла ко мне девушка.

- Спляшем? - игриво повела она плечом.

Света было достаточно, чтобы я сразу узнал молоденькую секретаршу толстого Арбатова. Она меня тоже узнала почти сразу, но секундное замешательство тут же исчезло.

- Ой! Да это же!.. Какая встреча! Ванечка! - в восторге воскликнула она, забыв, конечно, что мы едва-едва и только сегодня успели познакомиться. - Не думала, не гадала! - Она уже тащила меня к другим танцующим, взвизгивая от восторга так, что взгляды и стоявших, и сидевших людей прилипли ко мне.

- Что это за кабак? - наклонившись к её уху, спросил я.

- Кабак! - крикнула она в ответ, то ли отвечая, то ли переспрашивая. Скорее первое. Выяснить я не успел, потому что в этот момент, второй раз за последний час, получил удар по уху.

Это переполнило чашу моего терпения; раздражение, злоба, переизбыток впечатлений этого вечера привели к тому, что я буквально взорвался, первым делом выстрелив ногой назад... очень удачно. Я пяткой попал в чью-то грудь и почувствовал хруст костей. Оглянулся - сметая на своем пути людей, столы и лавки, летел в угол здоровенный бугай, так круто поздоровавшийся со мной.

Пронзительно вопила Лена. Я разобрал: "Не трогайте его! Не трогайте его! Не трогайте!.." На меня полукругом надвигались мужчины: откормленные, здоровенные, человек шесть. Остальные, послабее, остались сидеть по лавкам, и лишь горели, радующиеся неожиданному развлечению, их глаза.

Лена попыталась тараном пробиться ко мне. Ее не глядя отшвырнули. Потом ближайший ко мне - толстый больше от мышц, чем от жира, - удивительно легко скользнул вперед, резко размахнулся и нанес страшный удар, нацеленный мне в челюсть...

Я резко нырнул ему под руку и коротким движением ударил толстяка под ребра. Он охнул и переломился пополам. В следующее мгновение я коленом размазал оплывшую от посиделок физиономию хулигана.

Они соблюдали очередность, а то бы мне пришлось совсем плохо. Может, им нравился сам процесс, может, им было просто скучно?

Следующий гладиатор был более жилистый, с длинными, подвязанными ремешком, но все равно развевающимися патлами. Я подошвой ботинка врезал ему по горлу. Он захрипел, забыв обо мне... Длинные волосы взметнулись... Я намотал их на кулак и секундой позже с хрустом обрушил голову бойца на струганую поверхность ближайшего стола. Они переменили тактику и теперь все вместе приближались ко мне

расслабленными вялыми шагами уверенных в конечном результате людей.

Музыку все ещё перекрывал пронзительный визг: это продолжала протестовать Лена. Как много здесь дыма, накурено... Они двигались словно зомби - тупо, уверенно, совершенно равнодушно... Мне все это переставало нравиться.

Еще один бросился ко мне, на ходу замахиваясь милицейской дубинкой. Я выбил её ногой, вероятно, повредив мужику кисть. Он завопил, попытался затормозить, но я пинком направил его к стойке бара, куда он и врезался со страшным грохотом.

И тут вдруг чувство невероятности происходящего враз овладело мной. Дело было не в драке - так уж выходит, что я всегда словно притягиваю чужие кулаки, - нет, другое, сама спутанная вневременная обстановка этой пещерной посиделочной избы, эти странные, иррационально рвущиеся в бой мужики, даже Лена, всего несколько часов назад встреченная мной в совершенно цивильной обстановке - все вместе

останавливало, заставляло устыдиться того злобного удовлетворения, с которым я принимал правила чужой игры.

Я вытащил свой "макаров", выстрелил в потолок - и лишь разжег пустоту в залитых водкой глазах. Однако, после того, как я всадил несколько пуль в половицы между невольно подпрыгивающими ногами мужиков, появились и стали понятны человеческие слова.

Вновь кричала Лена: "Не трогайте! Не трогайте его!"

И глухо раздавалось: "Ты чего, мужик? Спрячь пушку! С ума сошел? Палить вздумал!"

От одного из столов к нам направился совсем не боевого вида мужчина. Среднего роста, джинсы, клетчатая рубашка, однако очки и бородка под демократа заставляли подозревать в нем городские корни. Впрочем, я мало жил в деревнях.