Михаил Соколов - Чудовище

- Еще бы! Вы же вчера полдеревни перекалечили. Уже легенды слагают.

Я был, конечно, польщен его сдержанным восхищением, но виду не подал.

- Да ладно уж, - скромно сказал я. - Просто немного повздорили.

- Да, - покачал головой парень, - за работу здесь, это правда, хорошо платят - факт, но дурдом. Это тоже факт.

Кивнув на прощание, я ушел. Надо было пристроить деньги. Катеньки в моих апартаментах уже не было. Я нашел на стене морской пейзаж, закрепленный с боковой стороны на двух петлях, и открыл сейф, как форточку. Деньги, извлеченные из кейса,

я с удовольствием пересчитал. Ровно сто тысяч долларов. И настоящие, вот что приятно. Сунул их в сейф вместе с "дипломатом". Подумал над словом. Ничего не приходило в голову. Набрал слово "доллары". Не хватало одной буквы. Я набрал букву "х", что, конечно же, означало, "хорошо". Захлопнул сейф. Все. С этим делом покончено. Я вышел из номера и запер дверь на ключ.

Мне хотелось повидать Иру. Настроение у меня было странное. Я не мог забыть стрельбу, так как ещё не попадал в ситуацию, когда расстрел представителя власти (по большому счету я был и всегда, вероятно, останусь представителем этой самой власти) не только не вызывал вселенского переполоха, но и представлялся делом обыденным, касающимся лишь этого представителя. Мне, судя по всему, предлагалось без промедления принять новые правила игры, которые, правда, в смысле выигрыша - я чувствовал! сулили баснословную выгоду, а в смысле...

Впрочем умирать я пока не собирался.

Однако неожиданность этого открытия, то есть своего места в этой совершенно новой жизни, потрясла меня сильнее, чем я думал. И с таким вот настроением, совершенно теряясь в догадках о личности стрелявшего, я постучал в дверь к Ирине Константиновне Курагиной.

- Кто там? - прозвучал мелодичный голосок.

- Иван Сергеевич Фролов, - ответил я.

Дверь помолчала и вдруг быстро распахнулась.

Сказать, что я был удивлен, значило ничего не сказать. Хотя... нет, я действительно был поражен происшедшей с ней переменой. Я уже видел её. И на фотографии и воочию. Но фотография и обстоятельства прежней встречи - это одно... Она была в темном платье, и бордовый цвет бархата и нитка гранатовых бус на матовой гладкой коже её шеи - все вместе таило такую особенную прелесть, что я невольно поразился.

Я не мог понять, что же в ней особенно привлекало. Её черные волосы были уложены в прическу, которая не бросалась в глаза, - взгляд притягивали лишь своевольные курчавые спиральки, может быть, специально выпущенные на висках и затылке. И самое главное я ничего не мог на ней выделить; все её убранство было тем,

чем и должны быть одежда и украшения, - незаметным обрамлением изящной, прелестной, удивительно красивой женщины. Она секунду-другую всматривалась в меня и за мою спину - страстно, нетерпеливо, высокомерно, словно ожидала увидеть со мной кого-то.

- Это вы? - пролепетала она. - Я не ожидала...

В другой обстановке я бы мигом заподозрил что-то неладное, но здешние сумасшедшие обстоятельства уже сдвинули мое восприятие. Ее замешательство я косвенным образом наложил на собственные недавние прыжки под пулями. Бог мой, у каждого найдутся причины ждать кого-то другого... и смущаться от появления нежданного визитера.

- Входите, пожалуйста, Иван Сергеевич. Я так рада!

- Я не вовремя? - спросил я.

- Что вы, что вы! - запротестовала она, взмахивая руками. - Если я кого и рада видеть, то это вас. Вас в первую очередь. Пожалуйста, заходите.

Я вошел. Мы прошли одну комнату и, оказавшись в другой, гораздо более просторной, сели - я в предложенное кресло, она на диванчик.

Я уже начал привыкать к повсеместной обыденности роскоши, но здесь эта роскошь была небрежной. Разумеется, убирала не она, этим здесь занимались другие, но некоторый беспорядок привносился уже потом, после уборки: чашка на столе, халатик, затаившийся на ручке кресла, мужские спортивные брюки, спозшие с дивана на пол... Ирина жила здесь с мужем.

Она порывисто встала и подошла к встроенному в стену бару - по замыслу, закрытому большой картиной Левитана (волны, ветер, буря), но сейчас распахнутому настежь, - взяла стакан, плеснула одного, другого и протянула мне.

Вновь джин с тоником. Что же, я рад.

Я достал пачку сигарет и взглядом попросил разрешения курить. Ирина потянулась сама, взяла себе сигарету и ожидала, пока я не поднес ей огня.

После первого глотка коктейля и первой глубокой затяжки мне необычайно полегчало. Да и с Ириной было легко.

- Вы ожидали кого-то другого? - будто бы невзначай спросил я.

- Да нет, с чего вы взяли? - Она вспыхнула.

- Во всяком случае, вы единственный, кого я здесь желала бы видеть.

- А Григорий?

- Но он же сейчас в Москве, - недоуменно сказала она.

Я не понял, что она имела в виду и вообще была ли логика в её словах, но решил промолчать.

Она встала и взяла у меня из рук пустой стакан.

- Так же или покрепче?

- Так же. Не хочу с утра устраивать перебор.

- Ничего с вами не станется. Вы такой большой.

В соседней комнате играла музыка, через нежнейшую кисею паутинных занавесок матово светило солнце. Было хорошо, покойно.

- Расскажите мне ещё раз все, что с вами произошло. И, пожалуйста, подробнее, если нетрудно.

Она было замялась, но неожиданно легко стала рассказывать.

Нового Ирина не сказала ничего. Когда она закончила, я спросил, что ей может говорить кличка Ангелочек?

- Нет, ничего не говорит. Так мои похитители называли своего предводителя.

- Вы его видели?

- Конечно, нет. Он организатор, как я поняла, он и не должен был находиться здесь.

Мимо окна шумно пронеслась птица. Ирина помолчала и сказала:

- Это так ужасно, когда находишься во власти другого... других людей!.. Когда ты превращаешься в чужую вещь!

- С вами ведь ничего не произошло... плохого?

- Вы уже вчера спрашивали. Нет, ничего не произошло.

Опять повисло молчание.

- А вы знаете, я тоже как-то раз был похищен. Правда, мой плен длился не

сутки, а целых три месяца. Это было уже после окончания войны, когда подросли молодые чеченские волки, не знающие ничего, кроме насилия, и не умеющие ничего, кроме как воевать.

Перед моим мысленным взором промелькнули те страшные три месяца и молодые бородатые лица воинов ислама с торжествующей усмешкой в глазах, потому что они радовались унижению врага. Но хуже всего, страшнее всего была равнодушная пустота в большинстве глаз. Для этих последних я ни в коем случае не был одушевленным существом - в лучшем случае двуногим скотом, которого можно очень выгодно продать. Я именно тогда понял вычитанное раньше из книг, какой ужас вызывал во время Отечественной войны добросовестный немецкий солдат, отсчитывающий приказанное количество людей для расстрела - не больше и не меньше. Уже в Чечне я осознал, что цивилизация - лишь фиговый листок, прикрывающий зверя. Большого, сильного, спокойного, уверенного в себе и, главное, не имеющего национальности зверя.