Клара Санчес - Украденная дочь

— Вот так сюрприз! — несколько секунд спустя промолвила она.

«Бабулечка» поднялась и подошла к дочери, чтобы ее поцеловать. На ее ногах были мои тапочки, сделанные в виде собачьих мордочек. В этих тапочках она с трудом могла ходить, но выбрала именно их, потому что они были очень мягкими, а у нее на ступнях вздулись волдыри. Мама бросила на тапочки недовольный взгляд. Ей, похоже, не понравилось, что Марита нацепила мои тапочки, — а это означало, что ей не понравилось и то, что ее мать вообще сюда приехала.

— Тебе в них не жарко? — спросила мама.

— Я приехала вас навестить.

Мама сняла туфли и кофточку и осталась в лифчике. Она так обычно делала, прежде чем пойти принимать душ. Уже направляясь в ванную, она покосилась на стол:

— У нас, выходит, праздник.

— Да, — ответила я. — Когда придут папа и Анхель, будем ужинать.

Мама больше ничего не сказала. Я услышала, что вода из душа потекла намного сильнее, чем обычно. Бабушка вышла на веранду — видимо, подышать свежим воздухом. Вокруг виднелись маленькие огоньки — это светились лампочки на верандах других домов.

— Тут так хорошо! Даже не верится, что это Мадрид, — сказала бабушка.

В десять минут одиннадцатого мы уже сидели за столом и ужинали, оживленно разговаривая. Нас всех — кроме мамы — радовало, что в кругу семьи появился еще один человек. Через открытое окно из синеватой ночной темноты в комнату проникал свежий ветерок. Мы выпили немножко вина. Отец сказал бабушке, что, если она захочет посетить какое-то место в городе, он отвезет ее туда на такси. Мама спросила у «бабулечки», почему та не позвонила и не предупредила о своем приезде. А еще мама сказала, что у нее много работы и она не сможет уделять ей должного внимания. Бабушка в ответ заявила, чтобы мама не переживала: она приехала для того, чтобы чем-то помочь, а не для того, чтобы с кем-то ссориться.

— А тебе не кажется, что эта твоя помощь немного запоздала? — спросила мама, сердито сверкнув глазами.

Со стороны могло показаться, что ее глаза блестят от вина, но в действительности они блестели оттого, что она сердилась, — сердилась на «бабулечку».

В этот момент — очень даже вовремя — Анхель включил телевизор, и мы все уставились на экран. Мне подумалось, что мы похожи на планеты, перемещающиеся по темному ночному небу с разной скоростью и в разных направлениях. Анхель, словно прочтя мои мысли, вдруг заявил, что мы сейчас движемся на огромной скорости вокруг Солнца.

— Он хочет стать астрономом, — пояснил «бабулечке» отец.

Бабушка провела в нашем доме неделю, а потом отец отвез ее на железнодорожный вокзал. Вечером того же дня мама, вернувшись с работы, сказала, что наконец-то мы снова сможем нормально поужинать в кругу своей семьи, без посторонних.

— Она даже не умеет готовить, — заявила мама (хотя это, возможно, и не было правдой).

— Ты несправедлива, — угрюмо пробурчал отец. — Тебе не приходило в голову, что ты, возможно, относишься к ней с предубеждением?

— Она сама в этом виновата. Точнее, они оба. Они оставили меня одну. Одну! И я оказалась беспомощной. Они друг друга стоят — они мои родители лишь на словах. Они приезжают сюда только для того, чтобы добавить мне хлопот, чтобы мешать нам жить. Поэтому они мне не нужны.

Отец смягчил тон своего голоса:

— Дорогая, даже не знаю, что мне следует сделать для того, чтобы ты перестала вбивать себе все это в голову. Нам нужно жить нормальной жизнью. Ты понимаешь, что это означает? Жить нормальной жизнью!

Мама начала плакать, то и дело сморкаясь в носовой платок.

Она, придя домой, не успела переодеться и была сейчас в свободном платье на бретельках, скрывающем ее женские формы, и сандалиях. Подвеска с аметистом, которая мне очень нравилась еще с раннего детства, свисала ниже груди.

— Я думала, что у меня уже началась такая жизнь, что я живу именно такой жизнью, — пробормотала мама, сидя на краю дивана и держа носовой платок обеими руками.

Отец поднялся на ноги и с выражением бессилия на лице покачал головой.

— Я зашла в один дом под предлогом того, что продаю косметику. Я была уверена, что она живет именно в этом доме. Все данные указывали на это. Но я увидела там лишь пожилую женщину в инвалидном кресле на колесах. Я спросила, нет ли в этом доме подростков, которым могли бы пригодиться средства, улучшающие память, и она ответила мне, что нет. Я огляделась по сторонам и увидела лишь хорошую мебель и какие-то сумрачные картины — как в музее. Там не было фотографий в рамках.

Отец вдруг осознал, что мы с Анхелем находимся рядом, и повел маму в кухню.

— Ты заболеваешь, — сказал он ей.

На следующий день я, оставшись дома одна, снова полезла в портфель из крокодиловой кожи. Если в этой загадочной истории произошли еще какие-то события, свидетельства о них вполне могли оказаться в этом портфеле. Но ничего нового я в нем не обнаружила. Рыться в сумке мамы я не решилась, потому что это означало бы переступить линию, за которой начиналось явно неуважительное отношение к своим родителям.

У меня на языке все время вертелось, готовое в любой момент сорваться с него, имя «Лаура». Анхель не станет этим интересоваться, потому что, когда это имя звучало в нашей семье, он прислушивался к нему не больше, чем прислушивается человек к полету мухи. Лаура . Я не знала, кто она такая, но при этом была уверена, что она существует и имеет какое-то отношение к нашей семье.

Моя новая школа называлась «Санта-Марта», а ее директрисой была монахиня, которую все звали «сестра Эсперанса». Она была такой толстой, такой самоуверенной и такой расторопной в вопросах контроля над всем, что происходит в школе, что рядом с ней мы чувствовали себя маленькими и ничтожными. Она любила повторять, что мы поступили в эту школу для того, чтобы стать настоящими женщинами. С директрисой обо мне разговаривали моя бабушка и Анна, потому что в тот период мама проходила интенсивный курс занятий йогой и сказала, что познакомится с директрисой и учителями, когда сможет заехать за мной. Школа произвела на меня сильное впечатление, потому что ее двор, на котором дети играли в перерывах между уроками, был огражден стенами в пять метров в высоту. Эта школа была чем-то похожа на монастырь, и мне подумалось, что в будущем я, возможно, тоже стану монахиней.

Бабушка всегда заезжала за мной на своем «мерседесе». Иногда меня забирала из школы мама. Когда же мне исполнилось шестнадцать лет, я сказала, что хочу ездить из дому в школу и обратно на автобусе, — как все мои одноклассницы. Хотя поначалу эта идея моей бабушке не понравилась (она заявила, что я буду тратить на такие поездки слишком много времени в ущерб учебе), мама, решив поддержать меня, сказала, что, раз до сих пор не произошло ничего плохого, то нет оснований полагать, что что-то плохое еще может произойти. Эта ее фраза запечатлелась в моей памяти, потому что в ней имелся какой-то скрытый смысл. Дело в том, что с ученицами этой школы вообще вряд ли могло произойти что-то плохое. Монахини, занимавшиеся уборкой и приготовлением пищи, присматривали за нами и контролировали ситуацию буквально на каждом квадратном миллиметре школьной территории. Я в какой-то степени уже давно привыкла к тому, что за мной постоянно кто-то наблюдает и что ко мне прикован то взгляд какой-нибудь из монахинь, то взгляд бабушки Лили. Мне даже казалось, что Лили — соглядатай, приставленный ко мне самим Богом, и что она знает обо мне буквально все: знает, что я в тот или иной момент делаю, знает, о чем я думаю… И обмануть ее было попросту невозможно.