Клара Санчес - Украденная дочь

На пятый день пребывания мамы дома, когда я уже собиралась прилечь рядом с ней, чтобы вместе посмотреть по телевизору новости, она приподнялась так высоко, как смогла, и обратилась ко мне с просьбой, которую я предвидела и которой со страхом ожидала.

— Вероника, — сказала мама, указывая на шкаф. — На последней полке еще со времен твоего детства лежит свернутое светло-зеленое одеяло. Достань его, но очень осторожно, потому что в одеяло завернут портфель из крокодиловой кожи. Принеси мне его.

У меня мелькнула мысль, что если я когда-нибудь стану матерью, то постараюсь не быть такой слепой по отношению к своим детям. Я постараюсь помнить об этом моменте и обо всех тех годах, на протяжении которых я знала о существовании фотографии Лауры. Я не могла допустить, чтобы она узнала об исчезновении этой фотографии, потому сказала, что у меня сейчас нет на это времени.

— Я достану его, когда вернусь, — сказала я. — А ты пока полистай журналы или почитай книгу.

Проблема теперь заключалась в отце: если мама попросит его принести портфель из крокодиловой кожи, он даже не вспомнит, что фотографии там уже нет. Ему ведь вся эта история была не важна, она его даже раздражала.

— Знаешь, что я тебе скажу… — вдруг взволнованно произнесла мама. — Вообще-то я не хочу, чтобы ты его оттуда доставала — ни сейчас, ни потом. Я не хочу, чтобы мы были заложниками прошлого. Мне кажется, что иногда я жила лишь своим прошлым.

Мама улыбнулась, надела очки, взяла роман «Анна Каренина» и поудобнее устроилась на подушке.

— Ты подождешь папу без меня? Он придет не позже, чем через десять минут.

Она, махнув рукой, чтобы я могла идти, вздохнула.

— Даже не вздумай пропустить хотя бы одно занятие, — сказала она. — Я сейчас чувствую себя очень счастливой.

Мама сказала мне правду: она и в самом деле чувствовала себя счастливой. Да, сейчас она была счастлива. Ей пришлось вырваться из себя самой, из своего чувства вины, из своего бессилия, чтобы жизнь стала такой, какой она должна быть, и болезнь ей в этом помогла.

Я, выходя на улицу, тоже почувствовала себя счастливой. Настоящая Бетти была именно такой, какой мама стала сейчас. Если бы с Лаурой ничего не произошло, мама всегда была бы такой — ласковой, бодрой и, я бы сказала, более рассеянной и мечтательной. А чем сейчас занималась я? Зачем я явилась в тот мир, в котором живет Лаура, если сама мама захотела, как она выразилась, перестать быть заложницей своего прошлого? Я что, об этом забыла?

В тот день, когда я увидела отца в ресторанчике в компании Анны и когда отец, вернувшись домой, сообщил мне, что врачи не знают, что делать с мамой, вся моя возня по поводу Лауры — поиски ее фотографии в сумке Анны, поездки в разные места в погоне за призраком — показалась мне глупостью, безумием, бессмысленной тратой времени.

Впрочем, времени у меня было предостаточно. В прошлом году я училась в школе, а свободное от уроков время проводила либо дома, либо с подругами. Теперь же стены моего мирка начали рушиться, и я была рада тому, что мама отныне находится дома, и таким образом хотя бы одна стена устоит. Когда я укладывала товары в чемоданчик, зазвонил телефон. Я не бросилась бежать к нему сломя голову, потому что никто не мог сообщить мне по телефону никаких ужасных новостей: мама была уже не в больнице, а дома. Подняв трубку, я произнесла «Алло!» совершенно спокойным голосом, потому что все мои страхи находились сейчас в стенах этого дома, а не за его пределами. Никакое из происходящих вне нашего дома событий не могло ни напугать, ни уязвить меня.

Мне пришлось сделать небольшое усилие, чтобы суметь как-то «вписать» в свою новую жизненную ситуацию Матео.

— Я звоню из бара напротив твоего дома. Я могу к тебе зайти? Нам нужно поговорить.

— Нет, — резко ответила я. — Я сейчас сама выйду.

Я закончила раскладывать товары в чемоданчике и вышла с ним на улицу.

Матео был таким же, как и прежде, если не считать появившуюся у него на шее татуировку. Я сказала, что предпочла бы уехать из своего района, и мы сели на мотоцикл. Я сидела, обхватив Матео руками, но не могла передать ему всех своих мыслей, своих желаний, всего своего романтического настроения. Полностью предаться романтическому настроению я не могла — как мама до сегодняшнего дня не могла быть абсолютно счастливой.

К чемоданчику уже был пришит крепкий ремень, и я, перекинув этот ремень наискось через плечо, завела чемоданчик за спину, чтобы, когда мы остановимся и Матео начнет меня целовать, чемоданчик не помешал нашим телам прильнуть друг к другу. Матео припарковал мотоцикл на маленькой площади, куда мы приезжали в наш первый вечер. В этом его поступке, наверное, был какой-то смысл. Воздух был прохладным, и мы поискали местечко, освещенное солнцем.

— Хочешь выпить кофе?

Я отрицательно покачала головой. Мне хотелось, чтобы при разговоре с ним у меня в руках ничего не было — ни чашки, ни бумажных салфеток, — потому что, если бы я вдруг начала волноваться, то принялась бы вертеть их в руках или теребить и тем самым выдала бы свое волнение.

— Я собираюсь жениться.

— Ну и ладно, — сказала я, давая Матео понять, что об этом мне было известно и раньше.

— Патрисия, оказывается, беременна.

— Значит, это было правдой…

— Нет, тогда это не было правдой, а вот сейчас это и в самом деле правда.

Если в этом мире и есть человек, точно знающий, к чему стремится, то это Патрисия.

— Ну, она, похоже, тебя очень сильно любит. Поздравляю. Где вы поставите автофургон?

— Никакого автофургона не будет. Ее родители отдают нам дом в сельской местности — с собаками и лошадью. Мы будем репетировать хоть круглые сутки. А ты сможешь приезжать к нам, если захочешь.

Он снял перчатку и провел ладонью по моему лицу. Я, слегка помедлив, отстранила его руку. Потом с благодарным видом улыбнулась: Матео дал мне мою собственную жизнь, мои собственные ощущения. Это был подарок, сделанный мне в тот вечер, когда я совершила путешествие в прошлое своей мамы.

— Я буду иметь это в виду. А теперь мне хотелось бы, чтобы ты отвез меня в одно местечко.

Окончательный разрыв с Матео оказался для меня таким безболезненным, таким приятным и даже красивым, что я не стала на него дуться, — тем более, что он пообещал подождать меня и отвезти обратно.

Добиться в тюрьме «Алькала-Меко» разрешения на свидание с «роковой женщиной» было очень трудно, однако мне в конце концов это удалось, поскольку я приехала туда во время, отведенное для посещений.

Я узнала ее с трудом. Она вышла ко мне в простеньких джинсах, кроссовках и неглаженой рубашке. Ее волосы были заплетены в косу, перетянутую старой розовой резиночкой. Увидев меня, она остановилась на несколько секунд как вкопанная: видимо, никак не ожидала увидеть меня в таком месте. Потом, стыдливо опустив голову, присела на стул. Чтобы как-то нарушить молчание, я сказала ей, перейдя на «ты», что меня бросил парень, который нравился мне так, как не нравился ни один другой парень за всю мою жизнь, и что он собирается жениться на другой. Еще я сказала, что, поскольку его мучили угрызения совести из-за того, что он меня бросил, я, решив воспользоваться этим, попросила его подвезти меня на мотоцикле сюда, к тюрьме. После моего рассказа напряжение, охватившее «роковую женщину», спало, и она даже захихикала.