Клара Санчес - Украденная дочь

Росана пригласила меня встретиться в университете, на ее факультете. Она училась на факультете журналистики, была уполномоченным представителем своего курса и участвовала в различных собраниях. Ее вдруг стала очень интересовать политика, и она уже даже знала имена и фамилии всех министров. Голос у нее был зычный, как у меня, и официант в кафетерии отчетливо слышал его среди голосов, раздающихся нестройным хором возле стойки бара. Я даже не знала, кто из нас двоих научил другого бороться подобным образом за свои интересы в толпе людей — она меня или я ее. Как бы там ни было, переорать мы с ней могли кого угодно.

Благодаря тому, что ей очень многое хотелось мне рассказать, мне ей рассказывать почти ничего не пришлось. Она частенько ходила одна в кинотеатр «Фильмотека» и, перед тем как начнется фильм, что-нибудь ела и пила, читая книгу. Ей нравилось то, что она сейчас делала. Она занималась в читальном зале библиотеки и примкнула к группе очень активных студентов. Она говорила, что ей даже не верится, как много событий произошло за столь короткое время. Летом она собиралась отправиться с представителями какой-то общественной организации в Кению. Она сменила контактные линзы на очки с широкими дужками и уже не красила волосы в светло-русый цвет. Мне вспомнилось, как она сидела в старшем классе на уроках философии и ничегошеньки не понимала. Ей казался ужасно скучным учитель, который постоянно повторял, что все, что нас ждет в будущем, будет тем лучше, чем лучше будем мы сами. Мне нравилось слушать его рассуждения о жизни, но он, наверное, был неправ: то, что происходило сейчас в моей жизни, отнюдь не было лучшим по сравнению с тем, что происходило в ней раньше. Впрочем, у Росаны все было как раз наоборот. Возможно, потому, что она сейчас была лучше, чем раньше, а я — нет.

Росана, исчерпав весь запас информации о себе, спросила, что я могу ей рассказать про себя. Я посмотрела на часы. Мне уже пора было идти. Я сказала, что у меня все хорошо и что у меня не так много хлопот, как у нее. Росана поинтересовалась моим расписанием занятий. Ей хотелось как-нибудь встретиться со мной на моем факультете. Мы, по ее мнению, могли бы заниматься вместе. Я в свое время не стала признаваться Росане, что не поступила в университет, потому что она могла как-нибудь позвонить мне домой, попасть на маму, разговориться с ней и проболтаться. Мне также не хотелось сильно отличаться теперь от нее: мы ведь раньше были так похожи! Она сказала, что во второй половине дня у нее нет занятий, поэтому мы можем сходить в кино. Я ответила, что сходим, но в какой-нибудь другой день. Я не могла позволить себе тратить два часа на пребывание в каком-то там темном зале, когда у меня дома больная мать, а в том обувном магазине — Лаура, и обе представляют собой проблему, которую нужно как-то решать. Наши с Росаной жизненные пути разошлись гораздо дальше, чем она могла себе представить.

Я была уверена, что Лаура все еще в обувном магазине. Ее тощей мамочке, похоже, не очень-то хотелось тратить свое время на то, чтобы продавать что-то каким-то там японцам. В конце концов, ее дочь молода и у нее вся жизнь впереди, так что покрутить романы с мужчинами она еще успеет. Для нее же, уже немолодой женщины, это был, возможно, последний роман, последняя возможность почувствовать себя женщиной, ее последний шанс, ее последнее увлечение. Ей ведь было уже лет шестьдесят — может, чуть меньше, может, даже чуть больше. Ее внешность не позволяла понять, насколько хорошо или плохо она сохранилась. Ходила она, во всяком случае, с изящной легкостью — такими же большими и быстрыми шагами, как и ее парень.

Лаура, словно дисциплинированный солдат, все еще находилась на посту. Ей помогала продавщица, которой утром в магазине не было и которая поэтому узнать меня не могла. На часах было уже полшестого. Я стала прохаживаться по улице, дожидаясь, пока в магазине соберется побольше народу. Увидев, что Лаура и ее помощница всецело заняты общением с покупателями, я зашла и снова сделала вид, что рассматриваю чемоданы «Луи Виттон». Я уже знала их все «в лицо» и даже начала разбираться в их сериях и разновидностях. Моя настойчивость была вознаграждена примерно в половине седьмого. Входная дверь открылась, продавщица посмотрела на нее, и весь магазин наполнился какой-то странной энергией. Лаура вышла из-за прилавка и бросилась к двери, чтобы придержать ее и впустить пожилую женщину, сидящую в инвалидном кресле на колесах, которое толкал перед собой атлетически сложенный парень. Он, несмотря на отнюдь не жаркую погоду, был одет в рубашку с короткими рукавами. Наверное, родился где-нибудь на Северном полюсе.

Я быстренько переместилась поближе к отделу сумок.

— Привет, бабушка, — сказала Лаура. — Наконец-то ты пришла в себя.

Бабушка была толстой, с голубовато-белыми волосами, с еще более белой, чем волосы, кожей, с приятным лицом и певучим голосом. Лаура наклонилась и поцеловала ее в щеку.

— Мне скучно сидеть там одной, — сказала бабушка, оглядываясь по сторонам. — А где Грета?

«Грета». Магическое слово.

В Эль-Оливаре бывшая балерина сказала мне, что у матери той девочки было имя, как у какой-то известной актрисы. Ага, Грета Гарбо. Это не могло быть всего лишь совпадением.

Такое имя ей вполне подходило.

— Она вышла немного прогуляться и не вернулась. Ну, ты знаешь…

— Да, знаю, — сказала бабушка с понимающим и недовольным видом одновременно.

Потом она взяла обеими руками Лауру за руку. Та наклонилась и еще раз поцеловала ее.

— Ты уже поела? — спросила бабушка у Лауры своим удивительным певучим голосом.

Как приятно, наверное, жить рядом с человеком, у которого такие ласковые руки и такой певучий, умиротворяющий голос. Этот голос трудно поддавался описанию. Он, казалось, был пропитан музыкой и большой любовью. Мне захотелось быть внучкой такой бабушки.

— Я съела бутерброд, — ответила Лаура.

Парень, толкавший инвалидное кресло, теперь стоял рядом с бабушкой Лауры, скрестив руки на груди.

— Только не говори мне, что она пошла куда-то с этим…

— Этого я не видела, — сказала Лаура, выгораживая мать.

— Ну ладно, у меня, по крайней мере, есть ты, — сказала бабушка, наполняя магазин зазвучавшей в голосе нежностью.

Она была одета в белое. Брюки, кофточка и шерстяная шаль, которую она положила на спинку своего кресла с подлокотниками. В ушах у нее висели сережки, которые, казалось, были вынуты из ушей либо Элизабет Тейлор, либо Джины Лоллобриджиды: изумруды в окружении бриллиантов. Нос у бабушки был большим, а глаза — маленькими. Она окинула взглядом магазин, но на меня никакого внимания не обратила — как будто меня здесь и не было.