Марина Серова - Комплекс Наполеона

Во взгляде Никишиной появилась какая-то боль, он стал тяжелым.

— Зря Ада все это затеяла, — глухо проговорила она. — Я уже все рассказала. Не нужно ничего делать…

— Скажите, пожалуйста, Варвара Михайловна, а кто ваш адвокат?

Нянечка посмотрела на меня не то что удивленно, а с какой-то обреченностью.

— Нет у меня никакого адвоката, я отказалась. Не нужно мне ничего, не нужно, — твердила она, как бабка, которую убеждают принять помощь, а она, ссылаясь на какие-то давнишние принципы, поджав губы, гордо отказывается.

— Ну, адвоката вам так или иначе назначат, — пыталась я убедить ее. — И ему нужно рассказать всю правду.

— Я и так рассказала всю правду, — ровным голосом продолжила Никишина. — Не нужно мне ничего, не нужно. Я Сережу убила, но не нарочно! Просто он спать не хотел, я рассердилась, припугнуть его собиралась, подушкой с головой накрыла, сама легла… Да, видно, сильно надавила, вот он и задохнулся. Я и сама перепугалась…

— То есть вы сразу поняли, что он задохнулся? — уточнила я.

Никишина кивнула.

— А что же вы сразу врача не вызвали, «Скорую»?

— Врач-то уж домой давно ушла, а «Скорая»… Я детей будить не хотела.

— А может быть, мальчик был в тот момент еще жив и его можно было спасти? Вы об этом подумали?

Варвара Михайловна вздрогнула, потом подняла на меня глаза и заговорила:

— Не может такого быть, мертвый он был, мертвый, что ж я, не вижу, что ли? Посинел весь, закоченел…

— Ну, за пару минут не закоченеешь, — махнула я рукой. — И вы после этого пошли спать, да?

Никишина снова кивнула.

— А ведь раньше никаких убийств, тем более детей, вы не совершали, — жестко продолжала я. — И по работе характеризуетесь положительно. И детей любили. И вдруг, случайно задушив воспитанника, вы спокойно пошли спать? Вас видела дежурный воспитатель, как вы спали до утра на кушетке и только утром подняли шум.

— Я не спала, я притворялась, — забормотала Варвара Михайловна.

— Не умеете вы притворяться, — еще жестче ответила я. — Сказки вы мне тут рассказываете, Варвара Михайловна! И милиция с удовольствием в эти сказки поверит, потому что им так проще. А вы попадете в тюрьму, это уж непременно. А вам всего двадцать девять лет. Выйдете оттуда — вряд ли нормальную жизнь сможете наладить. Так что лучше уж вам принять мое появление как шанс все исправить. Кого вы покрываете? Кого боитесь? Пока вы боитесь, этот человек будет иметь власть над вами. А если вы назовете его имя, то — гарантирую! — он попадет за решетку. И угрожать вам больше никогда не сможет. Вот над чем нужно думать, а не сказки сочинять! Астрид Линдгрен из вас никакая, тем более что она-то сказки писала добрые, хорошие, не те, что вы плетете!

Выговорившись, я перевела дух. Я и сама была взволнована своей речью. Да и на Варвару Михайловну, чувствовалось, это произвело впечатление. Однако откровенной со мной она не стала. Помолчав с полминуты, она со вздохом сказала:

— Я его убила. Я. Больше нечего мне вам сказать.

— Тьфу ты! — рассердилась я и встала. — Ну и сидите тут одна, страдайте! Неизвестно ради кого! Я-то думала, вы разумный человек, а вы — тряпка!

И с этими словами я вышла из комнаты. Спустившись вниз, в дежурку, я поболтала немного со знакомыми ребятами, покурила, чтобы успокоить нервы, а потом прошла в туалет: мне нужно было бросить кости, причем там, где меня точно никто не увидит. В милицейском туалете это было сделать довольно затруднительно, но я все же умудрилась.

16+26+8 — «Возможно, вы будете обрадованы неожиданно свалившимся на вас выигрышем».

М-да, пока что никакого выигрыша не прослеживалось. Да и на какой шут он мне сейчас, этот выигрыш? Вроде бы материально я не стеснена. Морозникова, что ли, заплатит мне за то, что мне удастся убедить ее в том, что Никишина все же виновна? Но я, во-первых, в этом вовсе не уверена. Во-вторых, мои косточки часто говорят иносказательно, и под выигрышем может подразумеваться вовсе не денежный бонус. Кто-то или что-то мне поможет, в этом я была уверена, и это придало мне сил.

Разговор с Варварой Михайловной убедил меня в том, что она невиновна. Эта женщина не умеет врать. И потом, пусть небольшие, но все же несостыковки в ее рассказе есть. Она словно повторяет заученную историю. Кто заставил ее выучить эту историю? Нечего здесь торчать, нужно бежать и действовать. И я уже представила себе первоначальное направление. Быстро собрав кости в мешочек, я вылетела из туалета.

— Мельников, привет. Прости, что загружаю, нужна еще одна услуга. Совсем небольшая, — торопливо добавила я, врываясь в кабинет Андрея.

— Ну? — со вздохом только и отозвался Андрей.

— На какое число назначен суд?

— Над Никишиной, что ли? — уточнил Мельников.

— Естественно, ты же знаешь, каким делом я занимаюсь.

— На шестое февраля, — коротко ответил Андрей. — А ты что, желаешь присутствовать?

— Скорее всего, да. И в связи с этим мне необходимо знать, кто осуществляет защиту несчастной Варвары Михайловны.

Мельников фыркнул.

— Я думаю, что она несчастная не потому, что будет выступать в роли подсудимой, а просто по жизни. А что касается адвоката, то мне не жалко, информация отнюдь не секретная. Хотя Никишина и отказалась от адвоката, но все равно его назначили. Некая Ярослава Ярошенко. Молоденькая совсем, практически твоя ровесница. Не без таланта, конечно, девочка, но… Сама понимаешь, опыт небольшой, со всеми тонкостями нашей работы еще незнакома. Идеализмом страдает. Это все, конечно, хорошо, но… Жизнь-то мы с тобой знаем лучше, верно? Так что, боюсь, шансов у твоей Варвары не так уж много, — со вздохом закончил Мельников.

— Спасибо, Андрей. — От радости я чуть не расцеловала его и тут же выбежала из кабинета.

Мельников, видимо, счел, что я окончательно свихнулась, но мне были безразличны его эмоции. А вот информацию он мне предоставил действительно полезную и приятную одновременно. Я уж не говорю о том, что, называя «молоденькую совсем девочку» Ярославу Ярошенко моей ровесницей, он делал мне комплимент. Главное было в другом.

Дело в том, что с Ясей Ярошенко я была знакома несколько лет: она училась всего лишь на курс младше меня в нашей тарасовской юридической академии. И пусть специальности наши были формально различными: я специализировалась в прокурорской профессии, она — в адвокатской, дело было не в этом. Мы всегда симпатизировали друг другу, и мне даже не раз приходилось давать молодому адвокату Ясе советы — это уже после окончания академии.

А началось все с банальной встречи в студенческой курилке.

Вернее, курила я, а Яся вошла туда, вся зареванная. Мне стало любопытно, и я спросила, в чем проблема. Оказывается, она никак не могла сдать зачет по совершенно не нужной ей философии. Потому что сей предмет преподавал противный Илья Сергеевич, который никак не хотел признавать, что знания Ярославы вполне соответствуют пятерке. Ну, или хотя бы четверке. Я-то с этим типом хорошо была знакома: лысоватый стареющий пройдоха, любящий получать за свои положительные оценки в зачетках студентов особую плату. Мальчики-студенты платили в твердой валюте, девушки же расплачивались с похотливым преподавателем по-иному. Не все, конечно, а только те, кого он особо облюбовал. Вот и Яся попала под его пристальный взгляд. И меня взяло сочувствие к этой девчонке из городка Макеевка Донецкой области, которая приехала сюда одна-одинешенька, поступила в юридическую академию своими силами, что было равносильно подвигу, учитывая, что в основном попадали в эти стены мальчики и девочки из мажорных семей. Жила Ярослава в общежитии, подрабатывала по вечерам уборщицей там же и еще умудрялась отсылать некую сумму в родную Макеевку, где у нее остались родители — отец потерял работу из-за закрытия угольной шахты — и два брата мал мала меньше. Яся захлебывалась слезами и говорила, старательно отводя нос от пускаемых мной струек дыма, что больше так не может, что она устала и что все ужасно. Что она скорее бросит академию и пойдет куда угодно — хоть рыбой торговать, хоть в уличные проститутки, потому что возвращаться в Макеевку, где все равно ничего хорошего не добьешься, потому что уголь она добывать не умеет, нет никакого смысла.