Елена Яковлева - Красное бикини и черные чулки

Почти час я убила на то, чтобы добыть «Варвару» из-под снега и кое-как привести ее в чувство, дергая за все проводки подряд. Еще три — на то, чтобы объехать все известные мне в городе точки, торгующие цветами, включая рынки, но нигде ничего похожего на белые лилии не обнаружила. Повсюду были гвоздики в немереных количествах, длинно-будылые голландские розы да плоские, как блины, герберы. Я даже заговаривала с торговцами, интересовалась, почему такое однообразие, а те в ответ только недоуменно пожимали плечами, дескать, торгуем исключительно проверенным ходовым товаром и с неизменным упорством пытались всучить мне немыслимые синие хризантемы.

Можете не спрашивать, кем, а вернее, чем я себя чувствовала к вечеру. Разбитым корытом. Кстати, не удивлюсь, если тот, кто затеял со мной эту коварную игру, только того и добивался. Может, у него идефикс такая — довести меня до ручки. Или до мании преследования, как в добротном голливудском ужастике. Чтобы я шарахалась от собственной тени и в припадке безумного отчаяния всерьез размышляла, а не сама ли я себе все эти причиндалы и подкидываю?

И так я себя накрутила, мои уважаемые, что к собственной двери чуть не на полусогнутых подходила. Не то чтобы я так уж основательно рассматривала вероятность обнаружения на лестничной клетке пресловутого орехового гроба, однако ж некоторые опасения имела. А вдруг этот упырь мне другой какой знак подаст? В виде траурной ленты к погребальному венку, к примеру…

На мое счастье, под дверью ничего не было. Если не считать засохших собачьих экскрементов, оставленных старой таксой с шестого этажа. Хозяева так редко выводят бедняжку на улицу, что она частенько не выдерживает и опорожняется уже по дороге. Самих бы их подержать взаперти да на коротком поводке. Хотя нет, лучше не надо, а то тогда и ногу поставить негде будет.

Едва переступив порог квартиры, я снова бросилась открывать окна и двери, потому что мне все еще мерещился запах проклятых лилий. Уж не обонятельные ли у меня галлюцинации, если таковые вообще известны психиатрии? И не принять ли мне в связи с этим чего успокоительного вроде клофелинчика? В таком-то смятении меня и застукал истошный визг за дверью, наводящий на странную мысль о том, что кому-то вздумалось резать на лестничной площадке поросенка.

Сначала я решила сидеть себе тихо и не высовываться, но когда визг усилился, а также усугубился шумной возней, на цыпочках подошла к двери и глянула в глазок. Сразу стало ясно, что на полу кто-то копошится, но зачем и почему, непонятно. Может, пьяный, мелькнуло у меня. А чего же он тогда визжит? А потом из этой кучи-малы выпросталась рука, налево-направо размахивающая бесформенным предметом, в котором я каким-то чудом угадала Жанкин картофельный мешок.

— Ты что — пьяная? — спросила я, наклоняясь над Жанкой и на всякий случай принюхиваясь.

— Да на меня напали, ты что — не видишь? — Жанка колыхалась на полу, как студень.

— Кто? — завертела я головой, но так никого и не узрела. — Уже убежал?

— Да здесь, он, здесь…

— Где? — Я взбежала по лестнице на полпролета и, задрав голову, посмотрела вверх.

— Да тут он, подо мной, — пропыхтела Жанка, тяжело отдуваясь.

— Под тобой? — Я подошла к Жанке поближе и с ужасом разглядела торчащие из-под нее ноги в брюках дудочкой и хорошо начищенных ботинках армейского образца. — Ты что, его задавила?

— Живой он, дышит. — Жанка прислушалась. — Ка-ак накинется и давай душить…

— Ты уверена? Может, тебе показалось? — усомнилась я.

— Ага, показалось… Удавку накинул, маньяк… — Жанка вытащила из-за пазухи какую-то тряпку. — Вот, полюбуйся!

Я протянула руку, подхватила что-то невесомое и ужасно знакомое на ощупь и сразу стала задыхаться, как будто бы на моей, а не на Жанкиной шее удавку затянули.

— Черный чулок… — прошептала я в полуобмороке. — Черный чулок…

А Жанка с воинственным кличем «Ах ты, сволочь!» набросилась на полураздавленного злоумышленника и ну катать его по полу, как бильярдный шар. И не утихомирилась, пока он пару раз не стукнулся головой о стенку и не издал какой-то жалобный птичий клекот.

— Да хватит тебе, — я схватила ее за полу ондатровой кацавейки, — давай лучше посмотрим, кто это.

— Давай, — согласилась Жанка, — только тут не видно ни фига. Ну ни одной лампочки на весь подъезд!

Тогда я настежь распахнула дверь своей квартиры, так что луч света из прихожей аккурат упал на Жанкиного душителя. И хотя физиономия у него была в экскрементах таксы с шестого этажа и в отметинах от Жанкиных ногтей, я сразу узнала в нем Мелкого Пакостника. Жанка, судя по ее сдавленному стону, тоже. А Мелкий Пакостник отполз к стене, поджал к животу свои тощие ножки в брючках-дудочках и захныкал:

— Это все вы… Вы… Вы выпу-устили джинна… Вы…

Я вся похолодела и выдохнула в воротник Жанкиной кацавейки:

— Это он убил Маню!

— Этот заморыш? — Жанка склонила голову к плечу и придирчиво оглядела плачущего Пакостника.

— Он… Точно он!.. — зацокала я зубами. — И это он мне звонил тогда… Ну, когда Маня была еще жива и гарцевала в окне, помнишь? Он голос изменил, но текст был тот же. Про джинна…

— А все вы… вы… — с укоризной выговаривал нам Пакостник сквозь судорожные всхлипывания. Будто нарочно усердствовал, чтобы у нас последние сомнения на его счет рассеялись. — Зачем вы джинна выпустили? Зачем?.. Пусть бы он сидел себе… Не мешал ведь никому… Никому не мешал…

Жанка внимательно выслушала его выступление, и глазки ее победно засверкали.

— Все, вызываю Кошмарова, — не терпящим возражений тоном объявила она. — Пусть приедет и полюбуется, какая гнида всех душила, пока он безвинного Порфирия мордовал! — И полезла в свой картофельный мешок за мобильником.

Кошмаров, конечно же, приехал. И полюбовался. Сначала с иронической ухмылкой на устах, потом, уже после того, как Пакостник специально для него исполнил свою коронную арию про джинна, заметно приосанился. А уж когда гражданин Багнюк без всякого протокола стал «колоться» на полную катушку, и вовсе желваками пошел. И так заслушался, что даже не обращал внимания на Жанку, которая то и дело перебивала откровения Пакостника неорганизованными выкриками, сопровождаемыми звонкими шлепками по собственным ляжкам:

— Ну, что я говорила?! Я говорила, что Порфирий тут ни при чем, или нет?!

— Джинна… Джинна вы выпустили… — монотонно зудел Пакосник, раскачиваясь из стороны в сторону.

А дальше пошли обращения уже исключительно в мой адрес, повергшие меня в тихий ужас:

— Вы… Вы, Марина Владимировна, выпустили… Я на вас десять лет молился… Несмотря ни на что… На ваши романы и связи неразборчивые… Как на икону… Мне ничего не надо было, а вы меня отвергли… Зачем вы меня отвергли и прогнали?..