Елена Яковлева - Красное бикини и черные чулки

Минут пять никто из нас не трогался с места, а потом мне надоело.

— Ну и хорошо, ну и сколько угодно! — громко сказала я этому конспиратору и решительно направилась в обратный путь.

— Эй! Вы куда? — сразу забеспокоился Долгополый.

— У меня хватает дел и без того, чтобы бегать по кладбищу за всякими подозрительными личностями, — бросила я через плечо. — И приключений на мою голову тоже хватает…

— Но я должен вам кое-что отдать! Очень, очень важное! — Голос Долгополого обиженно пресекся, того и гляди заревет.

— Да? Кое-что? — Я обернулась. — И что же это, интересно?

— Это… Это… Видеокассета. — Долгополый по-прежнему маячил у стены колумбария. — Один человек придет к вам за ней. А большего я вам сказать не могу, — выпалил он заученно.

Очень интересно. Опять один человек.

— Передать? А я, чтоб вы знали, вообще-то не посыльный и не курьер. — Чтобы хоть чуть-чуть согреться, я стала слегка подпрыгивать.

— Просто за этим человеком следят, и я не могу отдать ему кассету лично. А у вас он сможет забрать ее, не вызывая подозрений, — тут же последовало более чем странное объяснение. — Я ее вот тут оставлю и уйду, чтобы вы меня не боялись. — Долгополый что-то пристроил на маленькой подставке у ближайшей мраморной таблички на стене.

— Да кто боится! — фыркнула я. — После того как меня вчера чуть не задушили… — Я не договорила, потому что Долгополый со всех ног бросился прочь. Только пятки засверкали.

Я пожала плечами и подошла к стене. Прямо к той самой мраморной плите с выбитой надписью «Парамонова Софья Никаноровна», а также датами рождения и смерти, под которыми заботливые родственники приспособили специальную полочку для цветов. На ней, прямо в снегу, и лежала оставленная Долгополым видеокассета.

Я взяла ее, зачем-то взвесила на ладони и торопливо пошла к центральному входу, где меня в машине уже поджидал Вадик. Где-то на полпути, как раз неподалеку от могилки Пахомихи, мне вдруг пришло на ум, что Парамоновой Софье Никаноровне, судя по цифрам на плите, к моменту кончины исполнился 121 год. Меня даже оторопь взяла от такого открытия. Наверное, обсчиталась, решила я и даже хотела вернуться, чтобы проверить, но потом передумала.

— Нет, мало мне маньяков, что ли? А тут, нате вам, еще и страсти какие-то шпионские. Может, выбросить эту кассету к чертовой бабушке? Вдруг это бомба замаскированная, вставишь ее в видак, а она как рванет? — бормотала я себе под нос, в сгущающихся сумерках лавируя среди могилок Северного кладбища.

Вадик встретил меня унылым дребезжанием:

— Ну наконец-то, а то я уже думал, ночевать здесь придется.

— А ты чего нудный такой, а? — Мне до чертиков надоело терпеть его зудение. — Хуже бабы. У Ольги, что ли, опыт перенял? — Я, конечно, в курсе, что про покойников, как говорится, или хорошо, или ничего, особенно вблизи их последнего пристанища, но ведь и покойник покойнику рознь, разве нет?

— А что тебе Ольга? — неожиданно попер на меня Вадик, которого я прежде всегда держала за добродушного милягу. — Чего вы все на нее взъелись? Такие смелые стали, теперь, когда она ответить не может!

Как я взбесилась, не передать словами. Остается только тихо радоваться, что я не за рулем была, поскольку в кои-то веки и по совершенно непостижимому стечению обстоятельств наш редакционный микроавтобус оказался на ходу.

— Так ты хочешь сказать, что я осмелела? Ты это хочешь сказать? Да я не знаю, кто такие «все», которые якобы взъелись, только я никогда не молчала. Я всегда говорила, что думаю! В том числе и Ольге твоей драгоценной!

— Ну да, после того как вы мужика не поделили, — ядовито усмехнулся Вадик. — Как же, помню. Вы ведь тогда еще, кажется, дружескими оплеухами обменялись?

— Ах ты, ах ты!.. Значит, это ты! — У меня было острое желание запустить ногти в обманчиво безобидную на первый невооруженный взгляд физиономию Вадика. Но, во-первых, они у меня еще не отросли после недавней потасовки с Жанкой, а во-вторых, стану я унижаться до драки с мужчиной! — Значит, это ты насплетничал на меня Кошмарову?!

И хотя до рукоприкладства дело не дошло, сидящий за рулем водила, имени которого я вам не назову при всем своем желании, ибо водители у нас меняются так же часто, как и помрежи, не на шутку обеспокоился:

— Эй! Вы там не очень! И это, заткнитесь-ка лучше, а то от дороги отвлекаете!

По его настоятельным просьбам мы угомонились, но остались в полной боевой готовности. Я только и ждала, когда мы наконец доедем, чтобы высказать Вадику все, что я о нем думаю. У Вадика, как выяснилось на месте, планы были совсем другие. Поскольку в своем стремлении уйти от прямого столкновения он продемонстрировал невиданную прыть. Я еще и дверцу открыть не успела, а он уже усвистал вместе с камерой. Правда, вскоре прислал к нам в кабинет отснятый материал, который успел перегнать на обычную кассету.

А теперь вообразите, с каким лицом я предстала перед порхающей от счастья Жанкой, которой, к слову сказать, неплохо было бы уже и спуститься с небес на землю.

— Чего это вы такие? — Жанка перестала мурлыкать, а еще точнее, безбожно перевирать мотивчик заезженного шлягера. — Сначала Вадик весь в мыле прискакал, кассету мне сунул, чтоб ты дома просмотрела. Когда только успел перегнать. Вон она на столе лежит. А теперь ты такая взъерошенная… Неужто поругались? Вот уж не поверю! Вадик — ангельская душа!

— Ага! — Я в запале швырнула на стол подсунутую мне на кладбище кассету, о которой я в процессе выяснения отношений с Вадиком успела позабыть. — Как раз эта ангельская душа и настучала про меня Кошмарову. Ну, про то, что мы с Пахомихой якобы из-за мужика сцепились!

— Да что ты! — огорчилась Жанка, умудрившись при этом остаться идиотски счастливой. — Чтобы Вадик?.. Никогда бы не подумала! Да зачем ему? И потом, про это же все знали. Не он бы сказал, так кто-нибудь другой…

— Ты, например, — услужливо подсказала я, — из самых лучших побуждений. Чтобы Айвазовского своего выгородить. Ну подумаешь, мелочи какие: лучшую подружку заложить.

— Нет, ну что ты завелась! — Жанка хотя и нахмурилась, убрать лучезарную улыбку так и не удосужилась. — Хватит уже лаяться, ведь все уже позади!

— Для мариниста твоего позади, а для меня только начинается. Ты что, не понимаешь, что мне устроят большую стирку на суде? Это я, а не Пакостник, буду сидеть на скамье подсудимых, и именно мои белые косточки будет перемывать следствие. Уже предвкушаю, какие вопросы на меня посыпятся: когда, с кем, сколько раз? А больше всех изгаляться будет Пакостников адвокат. Трясти моим бельем в прямом и переносном смысле. Этими красными трусами, которые мне велики на пять размеров!

Может, вы и не поверите, но последнее обстоятельство меня особенно удручало. Мне и зажмуриваться не надо, чтобы представить ужасную сцену: как красные трусы пятьдесят шестого размера, некогда подброшенные мне в коробке с розовой ленточкой, торжественно предстанут перед судом. Само собой, в качестве улики, но последнее уже не важно, ибо с этого дня и до веку в сознании широких масс они будут прочно и неразрывно связаны с моим именем! А что, неплохой ассоциативный ряд: красное бикини, черные чулки, ореховый гроб и Марина Соловьева!