Валентин Маслюков - Детский сад

— Не бойся, дед, порядок! Садись к нам!

Поколебавшись, сторож пожал руку и присел на краешек скамейки. Яшка достал единственный на всю компанию стакан — мутный, захватанный.

— А что это у вас? — спросил Семен Трофимович с некоторым сомнением, которое, впрочем, больше относилось не к вину, а к самому факту: стоит ли пить? — Да… — вздохнул, — было время, ребятки, я, кроме коньяка, ничего не пил. Вот там водка, вино, не знал просто этого. Поверите?

Хава щедро булькал из бутылки:

— Верим, дед, верим!

Семен Трофимович нерешительно подержал стакан на весу.

— Я, ребята, сторож липовый — подменяю только.

Поколебался еще, потом чуть слышно чертыхнулся и, запрокинув голову, стал с видимым удовольствием пить.

Последние следы солнца уже пропали, в темных домах, которые окружали детсадовский дворик со всех сторон, подъезды различались лишь смутно, в вереницах окон то здесь, то там прорубались квадраты света. Окна и подъезды были далеко, и в центре большого, беспорядочного двора, где сидели ребята, ни один случайный луч не нарушал сгущающийся сумрак.

— Как гранаты наготове, — оглядев бутылки, заметил дед размягченно.

— Сейчас мы кольцо дернем, — хихикнул Хава, вцепился зубами в язычок плоской пробки и… застыл в этом неудобном положении.

— Юра!

Слабый голосок прозвучал неизвестно откуда.

— Что тебе?

Теперь они разглядели полускрытую невысокими кустами девочку лет шести.

— Иди домой.

— Чего надо?

Ира молчала. С той минуты, как ее увидели, она не тронулась с места, не переменила положения — светлое неподвижное пятно в кустах.

— Ну, что у вас — пожар, наводнение, потолок обвалился? — хмыкнул Яшка.

Хава распечатал тем временем бутылку и, не отрываясь от дела, — он наливал, пробуя на слух определить уровень вина в стакане, — недовольно процедил:

— Отвечай! Старшие спрашивают.

— Папка бьется, — слова скорее угадывались, чем слышались.

Больше никто с комментариями не лез, а Хава тянул.

— Ну, дальше. Чем бьется? Руками?

Девочка не ответила.

— А мамка что? — немного перелив в темноте, протянул стакан Маврину.

— Мамка кричит, повесится и порубает папку топором, когда он спать будет.

Хава молчал, думая.

— Слушай, парень, — начал Семен Трофимович, — беги скорей!

Ну их! Что я им, милиция, что ли, или вытрезвитель? Вот что, Иринка, беги домой и, если вправду будут убивать, зови, а я здесь, хорошо?

Девочка стояла.

— Ну что?

— Не пойду.

— Иди, говорю!

Девочка стояла.

— Да не бойся, дурочка. Пошумят и спать завалятся, первый раз, что ли… Главное, если мать в уборную пойдет и долго не выйдет, тогда возьмешь табуретку и заглянешь сверху через окошко. Не вешается ли. Поняла?

Хава повернулся к друзьям:

— Во девка! Не поверите! Отца в хату затаскивала. Открываю дверь — родитель на площадке копыта отбросил, и она его тянет, ревет, дура, надрывается, а тянет. Говорит, со двора. За такую девку я кому хочешь, лучшему другу голову сверну. Пусть кто тронет!

Хава легко впадал в истерику, и никто не пытался ему перечить.

— Она у меня нервная, пуганая. В обморок умеет падать. Чуть что — хлобысь — лежит!

Крик стал неровным булькающим смехом. Тогда засмеялись и другие.

— Вот бы нам так, — вставил Маврин, — научиться в обморок падать. Представляете, — и сам засмеялся, — вызывает тебя, к примеру, начальник цеха. Ты почему, говорит, так тебя разэдак, на работу не вышел?! Хватаешься за сердце и — брык — на пол. Переживаний сердце не выдержало. Накричали, мол, на тебя.

Смех превратился в общий утробный хохот.

— И ножками, ножками так — дрыг, дрыг!

— А начальник, ха-ха, начальник…

— Графин хватает, ха-ха-ха…

Яшка ползал по земле, держась за живот, и даже Семен Трофимович неопределенно ухмылялся.

— Ну что, — сказал Хава, вытирая слезы и подхохатывая, все не мог остановиться, — что ты стоишь, дура? Последний раз говорю, иди домой! — он перестал смеяться, чтобы придать голосу больше убедительности. Взял пустую бутылку, медленно поднял над головой. — Считаю до трех… Раз!

Пятно не исчезало.

— Два!

Перестали смеяться и Яшка, и Маврин.

— Два с половиной… ТРИ!

Резко пущенная бутылка полетела куда-то в сторону, послышался глухой взрыв стеклянного сосуда и в ту же секунду — отчаянная брань. Со двора, из-за заборчика.

— Серый? — неуверенно узнал Хава. И погромче: — Серый, ты, что ли?

— Убили кого? — всполошился Семен Трофимович.

— Серый, вали к нам!

Сакович появился из темноты всклокоченный, тяжело дыша. Даже Хава обеспокоился:

— Что, задел, что ли?

— Чуть не кончил. Мимо уха.

— Садись, вмажешь с нами!

Он сел, кажется, не очень понимая, что ему говорят.

— Не пью.

Это послужило поводом для оживленных комментариев.

— О, я говорил, не пьет! — Хава.

— Уникальный кадр, цены нет, — Яшка.

— Хороший парень! Ничего, посиди так, — Маврин.

Они находились в том состоянии, когда человеку кажется, что он пока не пьян, но сейчас станет, когда сладкая теплота разлилась по телу и от нахлынувшего ощущения невесомости становится немножко тесно, хочется простора, размаха. Но Сергей со стороны видел, что приятелям простор и размах ни к чему, они и ходить уже не очень горазды. Они были неприятны. Бешенству, с которым Сакович выскочил из дому, нужен был выход.

— Что, натрясли у малышни копеек и празднуете?

Шутка или оскорбление? Хава обиделся:

— Это ты, может, мелочишься. Мы на свои. Двенадцать рублей сегодня заработали, товар продали.

— Я так думаю, если бы на свои, не ограничились бы пустяками, что вам две-три бутылки. Правда?

Виновато заерзал Семен Трофимович.

— Вот что, ребятки. Надо сбегать кому… Моя доля.

Он достал откуда-то из одежд кошелек со старомодной защелкой и принялся, полуотвернувшись, шуршать бумажками.

— Трешка, — решился, наконец, — три рубля.

— Где ты сейчас возьмешь? — усомнился Маврин.

— Да? — Семен Трофимович заколебался и хотел уже прятать деньги, когда руку его перехватил Яшка.

— Ничего, придумаем что-нибудь. Не жиль, дед, давай!

Отобрав трешку, Яшка торопливо глотнул из бутылки, резво поднялся:

— Я сейчас, ребята! — и исчез в темноте.

А старик, похоже, все еще мучался сомнениями:

— Тогда, знаете что, хлопцы, надо вам поесть. Нехорошо так. Пошли ко мне, там закуска на кухне — винегрет. С полведра будет. Надо поесть.

…Винегрета действительно оказалось с полведра — огромная казенная кастрюля. Есть пришлось прямо из нее детскими вилками и ложками. Пацаны стояли вокруг большой, давно остывшей электроплиты в окружении баков, картофелечистки и других металлических агрегатов с блестящими нержавеющими боками, щурились от кафельной белизны вокруг.