Ричард Старк - Людишки

- Деревня всемирного масштаба, - сказала Мэри-Энн Келлини.

- Угу, - ответил Фрэнк. - Но ведают ли они, что творят? Не думаю.

- Какая разница? Главное - чтобы они были довольны.

- Ладно, ладно, - буркнул Фрэнк. - А они довольны?

Женщина с легким любопытством покосилась на него.

- Почему нет?

- Потому что они знать не знают про Алькатрас, - объяснил Фрэнк. - Не знают, кто есть кто. Почти все там имеют весьма растерянный вид.

- Не понимаю вас, - сказала женщина.

- Когда вы одеваетесь, ваше платье служит вам своего рода знаменем на весь день, - пояснил Фрэнк. - Вы делитесь с людьми собственным мнением о себе. Мы все так делаем. Вы войдете в здание суда в одежде с надписями? "Собственность Алькатраса", к примеру?

Женщина улыбнулась и снова взглянула на него.

- И вот вы оделись как мужлан из рабочего класса, - сказала она. - Я верно рассуждаю?

- Я одет как человек, только что вышедший из тюрьмы, - ответил Фрэнк. Сшибу пару долларов, оденусь немножко иначе. Как парень, который собрался на вечеринку.

Когда Фрэнк заговорил о "паре долларов", женщина перестала улыбаться. В ее голосе сквозили покорность судьбе и тревога за него.

- Вы собираетесь обратно, Фрэнк?

Он сделал вид, будто не понимает.

- Куда это обратно? К преступным деяниям?

- К глупым преступным деяниям. - Она сделала ударение на слове "глупые". - А стало быть, и к тюремным нарам. Вы умный человек, Фрэнк, и знаете это сами. Вы обмотаны резинкой, и второй ее конец привязан к нарам.

- Я кое-чему научился. - Фрэнк постарался придать своему голосу самоуверенные нотки, будто истинный знаток. - И меня не так-то просто будет найти.

- Да уж конечно, - молвила женщина.

Фрэнк не думал, что ему придется вести такой разговор с кем-либо, кроме самого себя, и уж наверняка не ожидал, что его собеседницей будет хорошенькая женщина-правовед в кондиционированном салоне "сааба", мчащегося по шоссе со скоростью шестьдесят миль в час.

- Что значит "глупые преступления"? - спросил он.

- Мелочевка, - ответила женщина. - Кражи со взломом. Проникать в дома и красть встроенные сейфы, Боже мой!

- А что? - ощетинился Фрэнк. - В стенных сейфах хранятся ценности, они-то мне и нужны.

- Какие такие ценности? - сердито спросила она. - Что вы имеете в виду, говоря о ценностях? - Должно быть, Мэри-Энн - очень хороший правовед. Она продолжала: - Триста, четыреста долларов? Украшения? Сколько вам даст за них скупщик краденого? Десять процентов?

- Иногда и больше, - буркнул Фрэнк.

- Этого хватит на неделю. Если повезет, то на месяц. А потом надо опять идти на дело и рисковать. Каждый раз. Не важно, сколько раз вам удастся избежать ареста: когда вас поймают, это будет не в счет. А поскольку все против вас, рано или поздно вы непременно попадетесь. Это - единственно возможное завершение цикла.

- Ладно, стало быть, я исправлюсь. - Фрэнку уже надоел этот разговор, и он уставился в окно, за которым проносились сельские красоты: деревья, фермы, опять деревья.

Но женщина не унималась.

- Вы не исправитесь, Фрэнк, - возразила она. - Вы такой, какой есть, и сами это знаете.

- Рецидивист, - проговорил он так, словно это была шутка.

- Но вы можете уйти в отпуск, - предложила женщина. - Отпуск и "завязка" - не одно и то же. Завязав, вы будете вынуждены искать работу, жилье...

- Дохлый номер.

- Знаю. Об этом я и говорю, Фрэнк. Если вы вломитесь в дом и унесете пять тысяч, вам нет нужды опять идти на дело следующей же ночью.

- Никакой нужды.

- Вот именно. Вы отходите от дел, пусть и ненадолго, а потом, когда деньги кончаются, снова беретесь за работу.

Фрэнк засмеялся, представив себе, как он то и дело поспешно "берется за работу", и сказал:

- Да, похоже, вы говорите обо мне.

- Но если бы вы совершили всего одно преступление, - продолжала женщина, - и получили миллионов пять, вам больше не было бы нужды выходить из отпуска.

На сей раз Фрэнк засмеялся от удивления.

- Пять миллионов? И где же лежит такая кубышка?

- Не спрашивайте меня, Фрэнк, - полушутя-полусерьезно отвечала женщина. - Я вам не уголовница и не подстрекаю вас к преступлению. Я говорю лишь, что вы определенно вернетесь в тюрьму, если и впредь станете преступать закон за пять тысяч долларов.

Он понимал, что происходит. Это был испытанный прием всех законников; они норовили внушить вам, будто у вас есть выбор, но потом выяснялось, что первый путь плох, а второй вам и вовсе заказан. А посему в конце концов вы делаете именно то, чего хотят законники. Иными словами, ничего не делаете.

- Стало быть, вместо того чтобы красть по пять штук, я должен сидеть дома и мечтать о краже пяти миллионов, правильно? И не ходить на дело, пока не подвернется такой крупняк.

- Вы неисправимы, Фрэнк, - сказала женщина, - и сами это знаете. Значит, вам лучше всего отойти от дел.

- С пятью миллионами в кубышке.

- Или с другим наваром.

Они въехали в Омаху около семи вечера. Вздымавшийся ввысь среди пустыни город напоминал груду детских игрушек в песочнице; багряное солнце еще висело на западе, но дети уже отправились по домам обедать. Когда сельское шоссе превратилось в городскую улицу, зажглись фонари - хилые и тусклые по сравнению с розовым светом солнца.

Фрэнк и Мэри-Энн болтали о законе, обменивались анекдотами; он поведал ей несколько историй о своих злоключениях в суде, а она ему - о клиентах и о том, что, похоже, в безднах души каждого человека непременно найдется жульническая жилка. Мэри-Энн не вела уголовных дел или судебной защиты, она сидела за столом в крупной юридической фирме, и клиентами ее были дельцы, норовившие обставить друг дружку. Фрэнк решил, что, сажая его под замок, общество поступает несправедливо, коль скоро у каждого его члена тоже какая-нибудь пакость на уме. Но никто никогда и не говорил, что жизнь должна быть справедливой.

Перед первым же красным светофором женщина показала на свою сумку здоровенную коричневую торбу из мягкой кожи, лежавшую между ними на сиденье, - и сказала:

- Там есть деньги. Возьмите сотни три.

Фрэнк встрепенулся.

- Что это вы такое говорите?

- Вам же надо на первое время. На дорогу. Если я не дам вам денег, вы снова начнете искушать судьбу, в первый же день после освобождения.

- Не могу я взять ваши деньги, - ответил Фрэнк. На самом деле ему просто было мало трехсот долларов. Три тысячи - уже нечто более похожее на необходимую сумму, если учесть, что надо долететь до Нью-Йорка, прикупить кое-какой одежонки, оплатить постой в гостинице. А еще то да се, по мелочам. Тысячи четыре или пять, никак не меньше. Но Фрэнк не собирался говорить этого вслух.

- Спасибо за заботу, - сказал он, - но мне будет не по себе, если я приму деньги.

Женщина вздохнула. Зажегся зеленый свет, и она тронула машину. Побарабанив по рулю довольно коротко остриженными ногтями, Мэри-Энн наконец сказала: