Галина Полонская - Девушка нелегкого поведения

А сама Ника в это время писала мужу Вовке — о том, что ее надежды на пополнение семейства, увы, не оправдались… Закончив послание многочисленными «целую» и пририсовав внизу смешную рожицу с капающими из глаз огромными слезинками — так она изобразила свою тоску по Вовке, — Лосовская собралась на почту, чтобы отправить письмо и заодно прогуляться.

Ноги вывели ее к Инженерному замку и тому кусочку реки Фонтанки, где она всегда останавливалась, непременно перегибаясь через парапет — чтобы полюбоваться памятником Чижику-Пыжику. Тому самому, из знаменитой песенки:

Этот крохотный памятник умилял всех, в том числе и любителей цветных металлов, которые время от времени умыкали его в неизвестном направлении. Но всегда находился меценат, готовый раскошелиться на новую копию.

Сейчас очередному Чижику было, наверное, не сладко — ветер, холод… А птичьему затылочку вообще круглогодично доставалось по полной программе: туристы и просто прохожие придумали бросать Чижику монетки. Большой удачей считалось, когда монетка не падала в воду, а ложилась точнехонько на миниатюрную квадратную площадку, служившую пташке постаментом.

Ника вспомнила, как прошлым летом они гуляли здесь с Вовкой. На набережной толклись мальчишки с длинной веревкой. На одном конце веревки был привязан круглый магнит. С его помощью ушлая ребятня доставала денежки не только с постамента, но даже и со дна Фонтанки!

От реки веяло холодом. Ника помахала Чижику рукой и продолжила променад.

Летний сад без лебедей, с упрятанными в стоячие дощатые гробики статуями… Марсово поле с неутомимым Вечным огнем… Прибавив шагу, Лосовская вышла по Садовой к Невскому и направилась к магазину «Маска», в который она любила заходить, чтобы погреться и просто поглазеть. Справа от входа располагался отдел, оправдывающий имя магазина. Здесь продавали балетные туфли, театральный грим, всяческие блёстки, перышки и прочую мишуру для украшения театральных костюмов.

Второй отдел был букинистическим. Помимо художественной литературы и словарей здесь лежали и стояли многочисленные книги «по искусству».

Подходя к прилавку, Ника случайно задела локтем маленькую брюнетку, изучавшую со своим спутником толстый альбом под названием «Сюрреализм». Брюнетка возмущенно обернулась, но тут же радостно воскликнула:

— Ника! Вот так встреча!

То была искусствоведка Кира Ампирова, с которой Ника познакомилась на дне рождения у двоюродного брата.

— Как я рада тебя видеть! — щебетала Кира. — Вот, кстати, познакомься, — она взяла под руку своего спутника. — Это тот самый Влад, о котором я тебе рассказывала. Он теперь увлекается сюрреализмом.

«А еще он увлекается двумя женщинами сразу», — растерянно подумала Лосовская. Лицо она могла бы и не узнать, но ярко-рыжие кудри, украшавшие голову Влада, узнала совершенно точно: ведь столько времени она любовалась ими, сидя на сосне под дождем и ветром!

Итак, другом Киры Ампировой оказался законный муж Любы Левкасовой! Что ж, значит, не напрасными были Любины подозрения и крики в тот бурный вечерок…

Для жены этот рыжий тип был Славкой, а для любовницы — Владом. Правда, этому есть простое объяснение: Курочкина зовут Владиславом, так что его можно называть и так, и этак. «Вот он — один из возможных участников музейно-криминальных дел! — подумала сыщица-любительница. — Если, конечно, именно он купил в Москве ту злополучную брошку…»

Со студенческих времен, когда Курочкин забегал в Академию к Любе, он мало изменился. Однако сам он Нику не узнал. Возможно, как утверждала Левкасова, он тогда ее просто не запомнил. «Ну и слава Богу!» — решила девушка.

Тем временем Влад, он же Славка, расплатился за альбом и потянул Киру к выходу. Лосовская среагировала оперативно:

— Кира, Влад, а не могли бы вы одолжить мне ваш альбомчик? Буквально на два дня! У меня как раз заказ на курсовую работу по сюрреализму, а хороших книг по этой теме днем с огнем не сыщешь! Да и очереди в библиотеках ужасные, просто километровые — студенческая сессия на носу…

Лицо Курочкина напряглось от такой наглости, но Кира решительно выхватила альбом из его рук и протянула Нике.

— На, пользуйся! Уж на такой-то срок можно, правда, Влад? Ты пока что-нибудь другое почитаешь.

Курочкину не оставалось ничего, как мрачно кивнуть.

Не снимая, как и прочие читатели, верхней одежды, Ника сидела в библиотечном зале и хитренько ухмылялась, чрезвычайно собой довольная:

«Какая я все-таки сообразительная! Этот альбомчик пригодится мне не только для курсовой. Я его Мармеладову на дактилоскопическую экспертизу отдам: на такой замечательно-лакированной суперобложке должны остаться очень качественные «пальчики». Интересно, совпадут ли они с теми, что были на брошке, пристегнутой к тельняшке Петра Петровича Карасикова?»

Потом она углубилась в критические исследования по сюрреализму. В советские времена, когда и был выпущен купленный Курочкиным альбом, это направление искусства принято было ругать, так как в почете был просто реализм, а не какой-то там непонятный сюр. Бегло просматриваемые Никой книжные проклятия в адрес сюрреализма нарастали по экспоненте:

— …зараженное нигилизмом и человеконенавистничеством течение…

— …занимается эстетизацией безобразного, вносит в человеческую душу сумятицу, калечит ее…

— …стремится увлечь зрителя в бездну темного безумия, глумления и издевательства надо всем живым…

«А ведь эти веселенькие характеристики описывают того маньяка, который измывался над Карасиковым, попортил картину Айвазовского, а потом «обесчестил» музейную уборщицу Анастасию. Очень даже вероятно, что этот тип обожает сюрреализм», — задумалась Ника, разглядывая изображение Моны Лизы с усами и Венеру Милосскую с ящичками, выдвигающимися прямо из ее торса.

Лосовская не была согласна с охаиванием «сюрного» искусства — временами оно ей очень даже нравилось. Недоучившаяся искусствоведка считала, что оно замечательно отражает психику человека в минуты суровых жизненных встрясок. А сам человек в представлении творцов сюра — это безнадежно одинокое, испуганное и порочное существо, которое потворствует своим порокам и заморочкам. Вот и музейный маньяк им тоже потворствует…

Взгляд девушки выхватил из текста несколько занимательных строчек. Свои вечера-собрания сюрживописцы называли «снами наяву». Они увлекались известной детской игрой, когда каждый участник пишет на листке бумаги какое-нибудь слово, потом сворачивает листок, чтобы скрыть написанное, и передает соседу, а тот приписывает ниже что-то своё. Таким образом, пройдя по кругу, листок обретает целую фразу. Эту игру сюрреалисты назвали «Изысканный труп», потому что однажды сложилась следующая, очень понравившаяся им фраза: «Изысканный труп хлебнет молодого вина».