Вадим Россик - Кто рано встаёт, тот рано умрёт

Эрих хихикает.

– Мой отец был заместителем бургомистра, поэтому, когда однажды рано утром в нашу дверь робко постучали, мы не удивились. К отцу часто приходили люди в самое неурочное время. Вся семья сидела за завтраком и меня, как самого младшего, послали открыть дверь. До сих пор помню своё удивление. На нашем крыльце стояли два молодых парня. Я таких людей никогда до этого не видел. Смуглые, черноглазые брюнеты. Оба с небольшими усиками. На ломаном немецком они объяснили, что хотели бы видеть заместителя бургомистра. Я позвал отца.

Алинке надоело возиться на полу с куклой и она залезла на колени к Эриху. Управляющий нежно обнял дочь. Последний ребёнок – самый любимый.

– И что это были за парни? Итальянцы? – спрашивает Почемутто.

– Да. Это были у нас первые гастарбайтеры. Ребята из Италии. Отец поговорил с ними, оформил документы и парни ушли. Они стали работать на лесопилке.

– У этих итальянцев не было семей? – задаёт вопрос Лиля, ставя перед Почемутто новое блюдо с горячими варениками.

– Откуда? – пожимает плечами Эрих. – Это были совсем ещё молодые парни. Тогда гастарбайтерам вообще запрещалось привозить с собой жён и детей. Им давали разрешение на работу сроком только один год. Через год они обязаны были покинуть Германию. Впрочем, это правило быстро отменили.

– Эти итальянцы вернулись на родину? – спрашивает Почемутто. Эрих мотает большой головой.

– Нет. Они так и остались в нашей деревне. Когда гастарбайтерам разрешили жить с семьями, парни съездили в Италию, женились там и вскоре вернулись вместе с жёнами. Я знаю всё точно, потому, что отец оформлял их документы. Сейчас по деревне бегают уже их внуки. Итальянского языка они не знают, болтают на нашем диалекте. Такая вот история про твоих земляков, Штефан.

– А все наши, кто не уехал в Германию, перебрались из Талды-Кургана в Калининград. В болото, – говорит мне Эдик.

Сообщаю Эдику о «квассе». Оказывается, он тоже видел жёлтую бочку. Я давно убедился, что Эдик знает о Нашем Городке всё. Тем более, он живёт возле железнодорожного вокзала.

– Послушай, Вадим, – озабоченно произносит Эдик. – Я должен тебя предупредить. Это какая-то левая бочка с левой продавщицей. Лучше у неё ничего не покупай.

Ругаю себя за доверчивость. Поздно. Я уже купил.

– А ты знаешь, почему Баклажан таскает на голове дурацкий рыжий парик? – меняю я тему беседы. Намного приятнее обсуждать чужую глупость.

Эдик хихикает.

– Конечно, знаю.

Кто бы сомневался!

– У нас в Германии всем больным раком, проходящим химиотерапию, бесплатно выдаётся парик. Баклажан как раз недавно завершила курс лечения. Вот откуда у неё это страшилище.

Баклажан легка на помине. Приветливо улыбаясь мне толстыми фиолетовыми губами, дородная африканка занимает место напротив. Рядом с ней пристраивается Кокос с масляными глазками.

«Халло! – Халло!»

Новоприбывшие художники с аппетитом принимаются за ужин. Ида убирает в себя вареники так, словно участвует в конкурсе обжор. Кокос ей не уступает. Видно, что оба любят покушать. Не пойму, почему албанский колобок не нравится женщине с экватора? Родство душ, тел и интересов налицо. Постукиваю пальцами по столу. На моём тайном языке это означает: «Не лезь не в своё дело».

Набив полный рот, Баклажан что-то невнятно произносит сквозь пищу. Я не понимаю ни слова. Африканка по-прежнему уверена, что владеет немецким, но я так не думаю. От Иды резко пахнет потом и варениками.

– Что ты сказала?

Эдик хохочет. Я вопросительно смотрю на него. Человек-справочник должен знать ответ.

– Ида говорит: «Люблю русских. У них всё большое и толстое».

Баклажан с улыбкой кивает, хоть и не понимает по нашему. Я вздыхаю. Видимо, это такой комплимент.

– Расслабься, Вадим! Она же про вареники, – видя моё кислое лицо, ещё громче хохочет Эдик.

После ужина карабкаюсь с термосом полным кипятка в свою комнату. Лестница под ногами злорадно поскрипывает, я про себя ругаюсь. Ну и удружила мне Марина! Целый день вверх-вниз. Если сложить вместе все мои подъёмы, я, наверное, уже добрался до Луны. Гагарин.

В комнате сажусь к ноутбуку. Нужно бы ещё поработать. Свет не включаю. Чувствую себя не важно. Встреча с безобразной старухой в ванной выбила из колеи.

« – Вы кто?

– Не узнаёшь, Вадинька? Я твоя мама.

Старуха тянет ко мне скрюченные пальцы с обломанными ногтями. Я кричу изо всех сил:

– Не правда! Моя мама умерла!

Крикнул и проснулся. Оказывается, я задремал. Вода совсем остыла. Лежу, как дурак, в холодной воде, дрожу. Шторка всё так же задёрнута. С опаской выглядываю из-за неё. Страшной старухи нет. Стуча зубами от озноба, поскорее выбираюсь из ванны. Привидится же такое!»

Сижу в темноте, смотрю в монитор, но текст романа не вижу. Из ниоткуда мне улыбается мама. Из Нави в Явь. По-прежнему молодая и красивая. Моя мама была потомственной петербурженкой. Она обожала родной Санкт-Петербург и никогда не называла его Ленинградом. Часто повторяла, особенно в последние годы: «Могла бы – на коленях в Питер поползла». Ах, если бы не война, не блокада, в которую умерли все наши родственники!

С детства я слышал от мамы «сайка», «парадное» и другие петербуржские слова. Она была совсем не похожа на уральский рабочий класс. Художница. Помню небогатое советское прошлое. Детский садик, варенье на хлебе, чай. Каждый вечер сердечко сжималось от страха: вдруг мама за мной не придёт? Она называла меня «мамкин сын».

Моргаю – вдруг защипало глаза. Эх, мама-мама! Зачем же ты умерла и оставила своих троих мальчиков одних? Папу, меня и Агафона. Безжалостный рак съел её за полгода. В моих ушах бьётся последний мамин вскрик: «Пропадаю я, Вадинька!»

Сердито вытираю мокрые щёки. Это после инсульта я стал такой чувствительный. Жёстко внушаю себе, что это болезнь выдавливает солёную влагу, а я железный! Стальной солдат! Ну, или, по крайней мере – оловянный солдатик. Как сказала мне фрау Половинкин: «Вы обладаете способностью быстро оправляться от ударов судьбы».

Всё, хватит распускать нюни! Прости, мама. Решительно встаю, включаю свет. Не могу оставаться в башне. Мне не хватает воздуха. Несмотря на тьму за окнами, решаю пройтись по Замку. Всё равно на улицу не выбраться. Эрих, наверняка, уже запер все двери. Кстати, посмотрю будущую выставку. А если не повезёт, то и Полоумную Марию встречу. Шутю.

Беру с собой фонарик, который мне одолжил Эрих, чтобы я, где-нибудь споткнувшись в темноте, больше не будил весь честной народ. Спускаюсь из своей комнаты в пустынный коридор. Если сложить вместе все мои спуски, я, наверное, уже достиг дна Марианской впадины. Капитан Немо.

В Замке, как и положено во всех приличных замках, сыро, холодно, мрачно, жутко. Тем не менее, я включаю фонарик и бодро, как паралитик-оптимист, плетусь по коридору к лестнице, ведущей вниз. В темноте равновесие сохранять труднее, но я стараюсь баланс не нарушать. Загадочных теней вроде бы больше нет. Вернее теней-то в ночном сумраке полным полно, но они не загадочные. В общем, «в Багдаде всё спокойно»: ни тусклых привидений, ни летающих гробов, ни леденящих сердце воплей из подвала, ни других таких же замечательных вещей.