Вадим Россик - Кто рано встаёт, тот рано умрёт

«Халло! – Халло! Хай! Сервус! Грюсс готт! Привет!»

Судя по аппетитному запаху, народ въедается в жаркое. Я присоединяюсь. Кокос уже вернулся в Замок и с чавканьем уплетает огромную порцию жаркого. А Бахмана-то нет! Одна Понтип сидит с ногами на стуле. Ноосферу никто не засоряет – ужинают молча. Внезапно гробовую тишину в столовой нарушает Кокос. Успев очистить полтарелки, он вдруг пронзительно кричит Лиле, которая хлопочет на кухне:

– А что это за мясо, фрау Ланг?!

Что за несносный тип! Все вздрагивают от неожиданности. Баклажан и Селина испуганно вскрикивают. Никс машинально втягивает голову в плечи. Почемутто роняет вилку под стол. Кельвин давится куском и натужно кашляет. Один Круглый Ын остаётся невозмутим. Я недовольно оглядываюсь на психованных баб. Разорались, дуры. Нервы и так у всех на пределе. Лиля появляется в дверях, устало сдувает в сторону прядку волос, упавшую на лицо.

– Не беспокойтесь. Это говядина.

Довольный Кокос с ещё большим усердием принимается уминать жаркое. Всем известно, что говядина с картофелем и специями укрепляет тело и поднимает настроение. Эдик наливает мне и себе по бокалу замкового вина. Я не отказываюсь. Вино и вправду отличное.

– Как ваше расследование, Вадим? – неожиданно спрашивает меня Эрих.

– Спасибо, потихонечку, – дипломатично отвечаю я, чокаясь с Эдиком.

– Уже есть какие-то подозреваемые?

Я многозначительно подмигиваю управляющему.

– Конечно.

– И кто это? – тут же интересуется Селина, наставив на меня свой острый нос.

– Пока это секрет. Ещё рано называть имена.

– Ну и когда же вы сможете сказать, кто из нас прикончил Харди и Мари? – насмешливо задает вопрос Кельвин.

– Надеюсь, что скоро, – уклончиво отвечаю я плешивому.

– Бросьте вы говорить о плохом! Давайте лучше выпьем, – предлагает Эдик. – Кто со мной? Селина? Урсула? Коллеги?

Кое-кто протягивает бокалы – в Германии не принято отказываться от халявы – но на самом старте пьянку прерывает Бахман, входящий в столовую.

– Добрый вечер, Никлас! – радостно приветствует Эрих маэстро. – Как хорошо, что ты опять с нами.

– Я тоже этому рад, – сдержанно отвечает Бахман другу. Он занимает своё место возле Понтип и достаёт трубку.

– Как всё прошло? – спрашивает Эрих.

Бахман пожимает плечами.

– Как тебе сказать? Сквортцоф бесчинствовал. Видимо, инспектор решил, что это я убил своего лучшего ученика и собственную дочь. Большей нелепости я и представить себе не могу.

– Невероятно! – возмущается Эрих. – Полиция хоть что-нибудь узнала о преступлениях?

– Сквортцоф сказал, что к ране в подмышке Харди подошел кинжал, который он обнаружил на фигуре рыцаря возле комнаты Мари.

Я усмехаюсь про себя. «Сквортцоф обнаружил! Как же!»

– Следов на кинжале нет, остались лишь микроскопические капли извести в резьбе рукоятки. Инспектор считает, что Харди был убит этим кинжалом. Затем кинжал был погружен в известь для уничтожения отпечатков пальцев и крови. И, наконец, кинжал был отмыт от извести, и возвращен на место.

Я про себя соглашаюсь со Сквортцофым. На этот раз наши версии совпадают во времени и пространстве.

– А про алебарду Сквортцоф ничего не говорил? – задаю Бахману вопрос на засыпку. В конце концов, детектив я или просто полетать захотел?

Теперь Бахман смотрит прямо на меня непонятным взглядом.

– На алебарде тоже найдены следы извести и больше ничего. Впрочем, у полиции есть успехи. Они нашли машину Харди.

– Вот, как? И где же? – оживляется Эрих.

– Его родстер стоял на заброшенной дороге в самой чаще Ведьминого леса. От Замка десять минут хода.

– Значит, совсем рядом с нами, – задумчиво произносит управляющий.

– Совсем рядом, – эхом повторяет Бахман. Он замечает, что Лиля ставит перед ним тарелку и отрицательно качает головой.

– Не нужно, моя дорогая. Я не голоден.

– Ты должен есть, Никлас, – настаивает Эрих. Понтип тоже трогательно складывает ладошки перед собой, умоляюще глядя на мужа, но маэстро только гуще окутывает себя клубами табачного дыма.

Печальный колокол за окном рекомендует нам заканчивать трапезу. Пора, мол, и честь знать. Один за другим сытые художники начинают расходиться.

«Чюсс! – Чюсс!»

На вечер у меня запланировано еще одно дельце, поэтому, попрощавшись со всеми, я выхожу в коридор, но не поднимаюсь к себе, а караулю чету Бахманов. А вот и маэстро с Понтип.

– Вы помните наш вчерашний уговор, герр Бахман?

С заметным нежеланием Бахман останавливается. Потом строго говорит крошечной супруге:

– Иди одна, дорогая. Мне нужно поговорить с герром писателем.

Понтип покорно уходит, часто оглядываясь на мужа. Не зря считают, что азиатские жёны самые послушные.

– В столовой извращенца уже нет, – говорю я. – Предлагаю навестить его в комнате.

Бахман молча кивает. Поднимаемся на третий этаж, туда, где живут мужчины из художественной студии. В тёмный, с затхлым воздухом коридор выходит несколько одинаковых дверей. Подходим к одной из них. Бахман знает, куда идти. Он резко стучит в дверь костяшками пальцев. Через пару мгновений дверь распахивается. В проёме сутулится, удивленно моргая близорукими глазами, плешивый Кельвин. Очков на нём нет. Консультант в одной рубашке, воротник расстёгнут, галстук-бабочка отсутствует. Сразу видно, что в Байроне после восьми часов вечера гостей не ждут.

– Можно к вам? – спрашивает Бахман.

Растерянный Кельвин делает приглашающий жест рукой. Мы входим. Оглядываюсь. Обстановка в комнате плешивого такая же спартанская, как и у Мари.

– Чем обязан?

Бахман не отвечает. Он смотрит на меня. Все ясно. Маэстро устраняется. Я понимаю: тонкая душевная организация. О’кей. Неприятный разговор начинаю сам:

– Мы хотим с вами поговорить, герр Рихтер.

– О чём же?

– Об одном вашем поступке.

– Каком поступке?

– Скажу прямо. Вчера вечером в помещении выставки вы совершили некий акт над портретом покойного Харди Курца. Очень хотелось бы знать, что сие действо означает?

– Какое ещё действо? – начинает горячиться Кельвин. – Я не понимаю, о чём идёт речь!

Плешивый хватает со стола очки и, в спешке немного криво, надевает их на нос. Теперь он может лучше видеть, с кем ругается.

– Вам напомнить? В Библии это действо называется, если не ошибаюсь, «грешить ононом», а в просторечии «дрочить»! Теперь вам понятно, герр консультант?

Брюзгливое лицо Кельвина покрывается красными пятнами. В гневе он кричит:

– Что вы такое несёте, герр писатель?! Вы решили меня оскорбить? Тогда придумайте что-нибудь поправдоподобнее! Доктор! Неужели вы верите этому бреду?

Бахман, наконец-то, тоже вставляет слово:

– Бесполезно отрицать, Кельвин. Я был там и всё видел.