Михаил Ежов - Башня из красной глины

— Старший лейтенант, решили посетить праздник? — проговорил он, поворачиваясь.

Смирнов слегка кивнул Самсонову и перевел взгляд на капитана.

— Да, Алексей Геннадьевич, но исключительно по долгу службы. — Он улыбнулся, давая понять, что отчасти шутит. — Кто этот молодой человек? — Он уставился на юношу, и тот смущенно захихикал, отводя взгляд.

— Это мой сын. — В голосе Капотова появилось напряжение. Он словно боялся, что полицейский вслух выскажется насчет странного поведения его сына.

— Ваш пациент? — прямо спросил Смирнов Самсонова.

Тот недовольно нахмурился.

— Да, а что?

— Ничего. Как продвигается лечение?

— Какое это имеет отношение к… делу?! — буквально прошипел Самсонов, сверля полицейского глазами.

Смирнов пожал плечами:

— Может, и никакого.

— Успешно, — ответил капитан. — У Сергея большие успехи. И все благодаря Александру Викторовичу и его команде. Упокой, Господи, его душу.

— У парня со временем все будет нормально, — добавил Самсонов, взглянув на Капотова. — Еще три-четыре года терапии, и вы его не узнаете. — Он обращался уже только к капитану.

Тот взглянул на профессора с благодарностью:

— Дай-то бог, Юрий Петрович!

— Сергей всегда плавает с вами? — поинтересовался Смирнов.

— Нет, конечно. Раза два в неделю.

— Я — юнга! — неожиданно проговорил сын капитана и широко ухмыльнулся. Зубы у него были ровные и белые.

— Да-да, — поспешно согласился Капотов. — Иди проверь такелаж.

— Хорошо. — Парень развернулся и медленно направился прочь.

— Желаю удачи, — сказал Смирнов, проводив его взглядом.

— Спасибо, — сдержанно поблагодарил капитан.

Смирнов и Дымин отошли к барной стойке.

— Что будете пить? — поинтересовался бармен, молодой парень с выбритой головой. В ушах у него болтались серьги-колечки.

— Ничего, — ответил Смирнов.

Дымин только отрицательно покачал головой. Конферансье тем временем поднимался на сцену. Он махнул музыкантам и вышел на середину площадки.

— Дорогие дамы и господа! Мы рады приветствовать вас на теплоходе «Фаэтон», самом большом теплоходе на этом рейсе! Сегодня для вас поет и играет вокально-инструментальный ансамбль «Арнельбо»! — Конферансье сделал паузу для аплодисментов.

— Я схожу вниз — посмотрю, что делается в каютах, — сказал Смирнов. — Будь начеку.

— Ушки на макушке, — отозвался Дымин.

Следователь отправился на нижнюю палубу. На всякий случай он расстегнул кобуру, но пистолет пока доставать не стал.

В коридоре было тихо, только в глубине трюма гудела и ритмично работала огромная машина, вращающая винты. Демон затаился и ждал своего часа. Линолеум, обои, пластиковые профили на углах и евророзетки — все это было фасадом, который должен был замаскировать чудовище, живущее в брюхе железного Левиафана. Он ждал кровавой жертвы, чувствовал, что она должна быть вот-вот принесена. Демон хотел сожрать исторгнутую убийцей душу, мечтал впитать через ковролин кровь. Смирнов поклялся, что сделает все от него зависящее, чтобы не допустить этого и не дать твари насытиться.

Он обошел все каюты, в которых плыли ученые, прислушиваясь возле каждой двери. Подергал ручки, но везде было заперто. На его стук отозвался только Бирюков.

— Да, все в порядке, — проговорил он в ответ на вопрос следователя. — Спасибо.

Смирнов вернулся на верхнюю палубу. Там вовсю шел концерт: пассажиры пили и плясали, группа «Арнельбо» на совесть отрабатывала гонорар. Полицейский отыскал глазами Дымина. Опер стоял возле перил и беседовал с Золиной, при этом не сводя глаз с танцующих. Смирнов не стал подходить. Вместо этого он двинулся по направлению к сцене, где стояли супруги Самсоновы. Их дети крутились поблизости. В руках они держали эскимо. Следователь встал за профессорами. Они его не замечали. Вокруг было полно народу, так что полицейский просто был одним из толпы. Кроме того, стало довольно темно, свет шел только от установленных на перилах прожекторов, направленных слегка вверх, и от диско-шара, отбрасывавшего на палубу разноцветные, пульсирующие в ритм музыке пятна.

Смирнов хотел подслушать, о чем говорят Самсоновы, но голосов не было слышно. Полицейский заметил приближающегося Кожина и поспешно отступил, скрывшись за спиной какого-то толстяка.

Развернувшись, он сделал несколько шагов, и вдруг перед ним возник сын капитана. Он чуть наклонился — так, чтобы его было слышно, и прокричал следователю в лицо:

— Скоро у меня все будет в порядке! У меня большие успехи! — Он покивал, глядя Смирнову в глаза. — Я хорошо рисую и леплю! Очень похоже! Из пластилина и из глины! Я вам покажу! — Его фразы доносились до полицейского, пробиваясь сквозь грохот музыки.

Прежде чем Смирнов успел вымолвить в ответ хоть слово, парень развернулся и умчался, ловко лавируя между танцующими. Следователь пытался разглядеть его среди толпы, но это оказалось безнадежным занятием. Тогда он отыскал Дымина.

— Что случилось? — удивился опер. — У тебя вид какой-то встревоженный.

— Не знаю. Может, и ничего. Сын капитана только что признался, что обожает лепить из глины.

— И что? Ты теперь и его подозреваешь?

— Наверное, нет. Надо время, чтобы все обдумать.

— Слушай, парень как ребенок. Думаешь, он слышал о Големе? И смог продумать весь план? Ты сам-то в это веришь? — Опер протянул Смирнову стакан с виски.

— Спасибо, — машинально кивнул тот.

— Давай, расслабься.

— Попробую.

Полицейские чокнулись и выпили.

— Что делается внизу? — поинтересовался Дымин.

— Ничего особенного. Бирюков засел у себя в каюте и, наверное, забаррикадировал дверь.

— Не знаю, что бы я сделал на его месте, — заметил опер.

— Взял вход под прицел и всю ночь не смыкал бы глаз?

— Вполне возможно.

Сын капитана шел, слегка пританцовывая, по нижней палубе. Он насвистывал мелодию, которую слышал во время концерта. Сверху доносились громкая музыка, смех, выкрики пассажиров. От этого у Сережи болела голова, но он знал, что это скоро пройдет: нужно только забраться в одну из шлюпок, висящих вдоль борта, укрыться парусиной, свернуться калачиком и заснуть. Когда проснешься, голова болеть не будет — так всегда бывало.

Но на этот раз перед тем, как лечь спать, Сережа хотел поиграть. Спустя час после отплытия теплохода он нашел на нижней палубе в свернутом канате картонную коробку с красной глиной. Как она туда попала? Ее туда кто-то положил. Сережа несколько минут размышлял, стоя над коробкой, можно ли взять немного глины, потом решил, что можно: она ведь была без присмотра и не в каюте, а папа запрещал трогать только то, что в каютах. «Это не твое, — говорил он, — это принадлежит пассажирам». Поэтому Сережа оторвал кусочек глины и слепил человечка. Осталось немного материала, и он сделал еще одного — поменьше. Он спрятал их в папиной каюте, под своей койкой. Ею он пользовался редко, потому что почти всегда спал в одной из шлюпок. Ему нравилось представлять, что под днищем бурлит вода, и ощущать, как лодка слегка покачивается на креплениях.