Михаил Ежов - Башня из красной глины

Сережа увидел знакомый канат и направился к нему. Если коробка еще там, он возьмет кусок глины и слепит из него собаку — он это заранее задумал. И, может быть, еще кошку — такую, как жила у них дома. Только она будет не белая, а красно-коричневая, потому что у него нет краски и кисточки.

Когда на плечи Сереже что-то упало, он резко остановился и удивленно опустил глаза. Это был толстый корабельный канат, завязанный широкой петлей. Его конец шел вверх, на следующую палубу. Сережа задрал голову и вгляделся в темноту. Там белело чье-то лицо. Мальчик улыбнулся и поднял руку, чтобы помахать.

Веревка резко дернулась, и петля затянулась у него на шее. Она была смазана мылом — Сережа понял это по запаху. Такие розовые кусочки оставляли в каютах для пассажиров. Он хотел снять веревку, потому что она сильно сдавила горло, но канат натянулся и пополз вверх. Ноги «юнги» оторвались от палубы и задергались в воздухе. Он попытался крикнуть, сказать, что ему больно и нечем дышать, но изо рта вырвался только едва слышный хрип.

Через пару минут канат скользнул вниз, тело Сережи стукнулось о доски и растянулось на палубе. Веревка упала на него кольцами. Прошло еще немного времени, и труп полетел за борт вместе с петлей на шее, только теперь к другому концу каната был привязан чемодан. Всплеск почти не был слышен из-за музыки. «Фаэтон» быстро прошел место, где вода сомкнулась над телом мальчика.

* * *

Смирнов занял позицию на стуле, выставленном в коридоре перед раскрытой дверью каюты.

— Ты что, так и будешь всю ночь сидеть? — поинтересовался Дымин, остолбенело на него глядя.

— Нет. Часть ночи сидеть тут будешь ты.

Опер покачал головой:

— Ну ты даешь.

— Я тебя предупреждал, что выспаться нам не удастся.

— Я думал, ты пошутил.

— Как видишь, нет.

— Ладно, давай я тогда первым подежурю.

— Что так?

Дымин пожал плечами:

— Плохо засыпаю на новом месте. Все равно проваляюсь час без толку.

— Ладно, давай.

Смирнов уступил оперу место, а сам растянулся на койке. Гул, доносящийся из чрева «Фаэтона», тревожил и одновременно убаюкивал. Полицейский закрыл глаза и вскоре задремал.

Ему приснился Голем. Глиняный человек с лишенным глаз лицом крался по темным улицам старой Праги. Он отбрасывал длинные тени на кирпичные стены домов и булыжную мостовую. Луна то появлялась, то исчезала за облаками. Потом откуда-то донеслась тихая мелодия. Смирнов сразу узнал нежные звуки флейты.

Голем замер, прислушался, а затем двинулся дальше. Он шел к пристани, где на водах качался большой парусник. Горели только газовые фонари вдоль причала, но трап был спущен. Помимо музыки было слышно, как скрипят обшивка корабля и его мачты, раскачиваемые ветром.

Голем пересек пристань и ступил на сходни. Доски прогнулись под ним. Глиняный человек взошел на борт и растворился в темноте. Звуки флейты стихли, и с влажным шорохом сами собой развернулись паруса. Никого не было на корабле, который медленно отчалил и начал удаляться по направлению к горизонту, — только стоял на носу неподвижный, как статуя, Голем.

Смирнов открыл глаза и сразу сел на койке. Его разбудил глухой стук. Не понадобилось много времени, чтобы выяснить его причину: поперек порога лежал Дымин и ошалело таращил глаза.

— Что случилось?! — Смирнов подскочил и мгновенно оказался у двери, держа в руке пистолет.

— Да ничего! — прокряхтел Дымин, пытаясь подняться. Следователь помог ему. — Свалился я.

— Как?

— Задремал, похоже.

— Блин, я думал, тебя убивают!

Дымин виновато усмехнулся.

— Давай теперь ты подежурь, Валер. Меня вырубает конкретно.

Смирнов посмотрел на часы:

— Еще бы! Ты уже три часа сидишь.

— Да?

— Ага. Давно заснул-то?

— Нет, только что. Минут десять как, может.

— Ложись.

Дымин перебрался на койку, а Смирнов уселся возле порога. Он решил, что просидит столько, сколько сможет, а потом разбудит опера. Перед тем как вернуться в каюту, они убедились в том, что все семеро ученых находятся у себя и с ними ничего не случилось. Последними вернулись Кожин и Викулова — это было уже в первом часу ночи. Оба были под хорошим градусом и ввалились в каюту, даже не заметив полицейских.

Смирнов прислушался. Везде было тихо, только под ногами, в машинном отделении, храпел демон. Следователь сложил руки на груди и приготовился ждать.

Утром Смирнова разбудил Дымин. Глаза у опера были воспаленные, он тяжело моргал.

— Сколько времени? — зевая, пробормотал следователь. Он сел на койке, оглядел себя: спал он в одежде, и теперь она была вся мятая.

— Почти восемь, — ответил Дымин. — Я сейчас вырублюсь.

— Угу, — машинально согласился Смирнов. — Через полчаса завтрак.

— Я не пойду.

— Принесу тебе чего-нибудь.

— Спасибо, Валер.

Смирнов взял комплект чистого нижнего белья и отправился в ванную. Когда он вышел через десять минут, опер сидел на своей койке, тупо глядя в пол.

— Ложись, — сказал Смирнов.

— Ладно.

Дымин тяжело повалился поверх одеяла.

— Разденься и поспи нормально, — посоветовал Смирнов.

— Нет сил.

Следователь достал из сумки льняные штаны и футболку. Натянул их, бросил взгляд в висевшее возле двери зеркало и, пригладив волосы рукой, вышел в коридор.

Тут было душно, воздух казался спертым. Смирнов поскорее прошел мимо кают и поднялся на палубу. В лицо повеяло тиной и илом, налетел влажный ветерок. Полицейский прошелся вдоль борта, заглянул вниз, прислушался. На теплоходе царила тишина. Но она не была спокойной, Смирнову она показалась гнетущей. Он спустился по металлическому трапу, прошел мимо нескольких дверей и остановился, заметив впереди ряд шезлонгов. Но его внимание привлекли не они сами по себе, а то, что в одном из них явно кто-то лежал. И читал книгу. Сделав десяток шагов, Смирнов понял, что это женщина. Когда он подошел ближе, она обернулась, сняла солнечные очки и неуверенно улыбнулась.

— Привет! — сказала девочка лет тринадцати. — Вы полицейский?

— Да, а ты откуда знаешь?

— Мама мне вас показала. Меня зовут Нина. Золина, — добавила она.

— Ты всегда встаешь так рано?

— Да, около шести. Зато и ложусь тоже. Правда, вчера я задержалась. Было так здорово, правда?

— Да, — согласился Смирнов, подходя и садясь на свободный шезлонг. — А где мама?

— Она еще спит, наверное. А может, и встала. — Девочка взглянула на пластмассовые часики. — Вообще, скоро завтрак.

— Ага, — кивнул Смирнов. — Что ты читаешь? — Он помнил, что для того, чтобы расположить к себе собеседника, нужно дать ему возможность рассказать о себе, своих интересах. А эта девочка могла дать ему информацию о своей болезни — без маминой цензуры.