Сергей Владимиров - Пожинатель горя

— Думаю, тебе волноваться совершенно не о чем, — сменив гнев на милость, обманчиво сладко заговорил я. — Плюнь на эту квартиру, ты заслужила большего. Покойник в земле, его сын — единственный наследник, неужели он не позаботится о тебе? Вы идеальная пара…

Эффект превзошел все ожидания. Инга разъяренно кинулась на меня, попыталась располосовать мое лицо кроваво-красными ноготками.

— Не смей издеваться надо мной, шестерка! — заверещала она. — И чтоб я больше не слышала про эту сволочь! Ничем не лучше своего папаши. Гадина, трепло! Ну я с ним еще поквитаюсь! Он за все заплатит!

— Ты о Владиславе? — опешил я.

— А о ком же еще?! — не унималась девица. — Он поджал хвост сразу, как не стало Виктора. Переметнулся к этой жирной старой суке Алевтине. Ты разве еще не знаешь, что он спит с ней? Да-да, чего вылупился? Владик сам бахвалился, как подцепил ее. Кто бы еще лег с этим куском сала? А тут молодой, красивый, прямо секс-символ. У нее денег куры не клюют, чего бы не позволить себе мальчика? Они с папашей хорошо спланировали, Владик мне потом рассказывал, как они развели Друзину, я аж от смеха уписалась. Викто́р раньше ее трахал, тогда Алевтина была еще ничего, молодая. Потом не виделись лет двадцать, встретились вновь. Викто́р представил ей своего сына. Дальше — дело техники. Этой похотливой сучке Владик напомнил Викто́ра в молодости. И они стали общаться. Алевтина запала на Владика, как какая-то соплюшка, что бы он ни сказал, все исполнит. Тут и папаша нарисовался, поговорил с Алевтиной по душам. Вроде того, что не надо развращать моего сына. А она уж влюблена без ума, да и Владик вид делает, что эта тварь у него единственная и неповторимая. Викто́р ей тут ультиматум и поставил: или она сейчас же оставляет Владика, или обо всем узнает ее муж. Для Алевтины это конец. Да и без любовника жизни не мыслит. Сошлись на том, что Викто́р держит язык за зубами в обмен на должность генерального директора. Алевтина и Владика пристроила менеджером, хотя он ничего в этом не шарит. Вот это лафа была: он с нее бабки тянет, и мы на пару их в кабаке прогуливаем или в казино спускаем. Алевтина бесилась, ревновала, а что поделаешь? Раз старуха, пусть довольствуется тем, что есть. Правда, меня Викто́р тоже доставать стал, устраивал слежки, сцены. Нам с Владиком и перепихнуться бывало негде. Но убивать… убивать его я не собиралась…

— Что же помешало вам теперь, когда ты стала свободной? — спросил я. — Почему Ланенский не бросит Друзину? Она что, купила его с потрохами?

— Она его шантажирует, — ответила Инга со злым блеском в хищно сузившихся глазах. — И если он ее бросит…

— Шантажирует? — переспросил я. Самая разнообразная информация наслаивалась друг на друга и уже не умещалась в моей голове. — Чем же?

— Если бы я знала, — отозвалась девушка, и было видно, что она не лжет. — Владик сказал мне это совсем недавно. Так и сказал: «Толстуха держит меня на крючке, и если я перестану спать с ней и буду встречаться с тобой, то отправлюсь на нары».

— Больше никаких намеков?

Она мотнула головой.

— Никаких. Разве что… — Инга закурила тонкую коричневую сигарету, презрительно выдохнула струйку дыма. — После ограбления «Миллениума» Друзина стала сама не своя. Владик рассказывал, что она просто терзала его. Почему-то была уверена, что за налетом стоял он. И наверное, до сих пор думает так же. Хотя мне уже наплевать на них. Пусть расхлебывают как хотят. Я начинаю новую жизнь, и где-нибудь подальше. Папиков много, не пропаду. И не вздумай больше таскаться за мной.

На прощание я дал ей пощечину, не сильную, зато унизительную. Инга приложила ладонь к горящей щеке и мстительно процедила:

— Ты об этом еще пожалеешь, шавка.

И пошла прочь. Я смотрел ей вслед, хотя никакого желания видеть ее у меня не было. Метров через десять девица остановилась и обернулась.

— Да, про убийство Викто́ра, ищейка! — крикнула она. — Мы действительно были с Владиком в гостинице, но все утро я принимала ванну. За это время он мог свободно куда-нибудь смотаться. Например, перерезать горло папаше.

Ожидая нужного мне человека, я стоял в небольшом узком коридорчике и рассматривал стенд с фотографиями. Профессиональная деятельность наложила на меня свой неумолимый отпечаток, увиденное не вызывало во мне содроганий и отвращения, а настраивало на философский лад, к чему едва уловимо примешивалась тоска, осознание собственного бессилия, невозможности что-либо изменить. Человек — всего лишь букашка, жертва всевозможных пороков или стечения обстоятельств, пылинка, не оставляющая следа, растворяющаяся в пустыне мироздания. А насколько долговечна людская память, что думают о нас, ныне живущих, смотрящие с небес?

Смерть не видит различий между национальной принадлежностью, материальным благополучием и социальным статусом тех, кого она хочет прибрать, она не признает никаких нежных дыханий и светлых ликов , она смердит разлагающейся, пожираемой червями плотью, чмокает раздавленными внутренностями, сизо отливает разбросанными мозгами. Не важно, на каком жизненном этапе тебя поманит костлявая старуха с косой, она всегда будет одинаково страшной. И лишь тихо отошедшие в мир иной в своих кроватях от старости да умершие в муках от неизлечимых болезней, когда инъекции морфия дают только временную передышку, воспринимают ее приход как благодать, высшее избавление.

Неясный поломанный силуэт, серые, источившиеся, обглоданные рыбами кости, вмерзшие в глыбу льда, — что это: останки незадачливого пловца, рыбака или жертва криминала? Горы золы и поваленные одна на другую обугленные колоды — место жуткой трагедии, где нашла свой конец сгоревшая заживо молодая дружная семья: мать, отец и двое маленьких детей. Большой кровавый бифштекс в центре гостиной, влипшие в мясо светлые волосы и полоски белой материи — так отплатил четырнадцатилетний подросток тридцатилетней женщине, отказавшей ему в близости.

Я отвлекся от рассматривания фотографий и обернулся к приближающемуся человеку. Саныч работал судмедэкспертом, любил свою работу, оттого что мертвецы не причиняли зла, а в свободное время принимал участие в любительских спектаклях и вынашивал планы создания собственного театра. Он был рыжебородым карликом, трезвенником и юмористом, и мне периодически приходилось навещать его в процессе расследований.

— Давненько не виделись, — приблизившись, приветствовал меня Саныч, облаченный в широченные, обляпанные сукровицей джинсы и грязный прорезиненный фартук на голое тело. — Столько всяких известий, а ты настойчиво обходишь стороной мою райскую обитель. Не шучу, обижусь.