Сергей Владимиров - Бог жесток

В конце концов прямолинейный неотесанный деревенщина, презирая себя за постоянную ложь, напился как свинья, рассказал все Лене и даже показал свою избранницу. На пикнике они не просто прощались со своими однокурсниками, но и хоронили свою любовь.

Федора трясло. Не волновался он так даже в тот момент, когда ему грозило обвинение в сообщничестве.

— Не вышел я лицом, что ж с того. — В голосе Побера клокотали слезы. — И похуже меня девок трахали. А я все… девственник… Таскался с этой коровой Заступиной, ни поцеловать, ни… Ленка тогда одна осталась, я и подумал… Перепихнемся, убудет с нее, что ли? А этот Солонков… тут как тут! Ему-то до нее уже какое дело? Сволочь! Собака на сене!

Он жалел себя и ненавидел окружающих. Лицо его сморщилось, постарело и блестело от соленой влаги. Он не смог назвать мне имя новой пассии Александра.

— Так и буду помнить всех шлюх, — пробормотал он с отвращением.

— Ладно, Федор Яковлевич. — Я поднялся, но направился не к выходу. — Извините, я должен осмотреть вашу конуру.

Ожидаемой реакции не последовало. Я не услышал воплей ни про права человека, ни про ордер, подписанный прокурором, ни про жалобы в Конституционный суд. Я пересек кухню, заглянул в заваленный винной посудой чуланчик, вошел в комнату.

Здесь бардак был еще похлеще, чем на кухне, обои на стенах потемнели от впитавшейся в них влаги, на полу сохранилось множество следов. В жилище Побера было принято не разуваться. А судя по заскорузлой простыне на разобранном диване, спали здесь не снимая вывоженной в глине фуфайки.

Дверь в дальнем конце комнаты вела еще куда-то. В спальню? В комнату для гостей? Я снял пистолет с предохранителя и открыл эту дверь ногой. По мне не хлестнула пулеметная очередь, под ногами не рванула лимонка. Меня не постигла участь Давыдова и Нагульнова.

Очень маленькая комнатка. Клетка. Два на два. А то и меньше. Должно быть, очень старались, чтобы втиснуть сюда раскладушку. Сейчас раскладушка пустовала, но вполне возможно, что совсем недавно на ней кто-то отдыхал. Окно было притворено плотно, но на шпингалет не закрыто. Больше ничего. Ни гусиного перышка, способного приблизить к разгадке, ни чистосердечного признания в преступлениях.

Я вернулся на кухню и отстегнул Пырина.

— Попомните мои слова, Федор Яковлевич, — сказал я напоследок. — Если вы с Александром Солонковым в одной связке, то вы единственный, кто может расколоться и сдать его. Просекаете? Он не хочет обратно на нары. Так что вы не такой и живучий. А тело… Тело можно утопить в выгребной яме…

Только удалившись от дома воспитателя на приличное расстояние, я убрал пистолет. Мне в очередной раз повезло — оружие не пригодилось. Но почему-то на память пришли слова классика про ружье, которое должно обязательно выстрелить.

Если слишком глубоко погрузиться в свои мысли, светлые или мрачные, достойные базарной торговки или философствующего шизофреника, если полностью раствориться в них и не смотреть себе под ноги на выщербленную грудь мостовой, то есть большой шанс стать жертвой мелких пакостей, уготованных улицей для невнимательных прохожих: можно вступить в серо-водородную реку, вытекшую из прорванной канализации, поскользнуться на использованном презервативе, выброшенном из окна школы, или неосторожным шарканьем ботинка спугнуть мух с посиневшего лица бродяги, лежащего поперек тротуара. Если же идти, тупо устремив свой взгляд в землю, то на каждом шагу будешь налетать на ни в чем не повинных прохожих: вежливых, смиренных, раздражительных и откровенных хамов. Бульвар кишит народом: подвыпившими работягами, чопорными служащими, разнузданными молодыми бездельниками, шлюхами, бизнесменами, пенсионерами, религиозными фанатиками, потенциальными и патологическими преступниками.

В какой-то момент я отвлекся от занимавших меня туманных мыслей, поначалу не понимая произошедшего в моих мозгах сдвига. Серое размытое пятно спешащих по своим делам горожан приняло вдруг очертание одной-единственной фигуры. Взгляд мой сфокусировался на размашистой походке, широкой кожаной спине, посеребренной сединой голове человека, уже долгое время идущего впереди меня. Неприятный холодок пробежал между лопаток: передо мной — убийца и киднеппер, преспокойно разгуливающий по центральной улице города. Время от времени он сплевывал сквозь зубы, и слюна, подхваченная ветром, кропила асфальт рядом с моей туфлей. От мужчины исходил резкий, неприятный запах — его заношенная, распираемая на плечах куртка была густо промазана гуталином. Моя рука непроизвольно опустилась на рукоятку пистолета.

Коротко стриженный остановился у коммерческого ларька, купил сигареты, а затем, лавируя между движущимся транспортом, перебежал дорогу и втиснулся в отходящий от остановки автобус. Я бросился в погоню, сопровождаемый скрежетом тормозов, пронзительными автомобильными сигналами и проклятиями водителей, понимая, что риск — дело вовсе не благородное, а в высшей степени глупое, и преследовать скоростной экспресс на своих двоих абсолютно бесполезно. И все-таки мой кретинизм был вознагражден самым неожиданным образом. Грязный уазик задел меня бампером, водитель ударил по тормозам и, высунув перекошенное лицо в окошко, хрипло завопил:

— А ну, сюда, козел, ща башку оторву!

Я дернул на себя ручку дверцы и бросился на сиденье рядом с шофером:

— Я здесь, шеф. Держитесь вон за тем драндулетом.

Водитель отвалил челюсть на грудь, поразившись подобной наглости, но был вынужден подчиниться — сзади напирал поток машин.

Мы пристроились за автобусом, в котором скрылся объект моего преследования. Шофер, не сводя напряженного взгляда с дороги, исходил ругательствами в мой адрес, на что я ответил как можно дружелюбнее:

— Лучше не открывайте рот. От вас за версту несет перегаром.

Он заткнулся, потом произнес на полтона ниже:

— Ты не мент, случаем?

— Наполовину. Но закладывать никого не собираюсь.

Теперь у него появилась возможность припарковаться у обочины и окончательно прояснить отношения, однако он продолжал вести машину, лишь буркнув виновато:

— Получка была.

Дальше мы ехали в абсолютном молчании.

Наконец автобус остановился, извергая из своего металлического брюха многочисленную человеческую плоть, среди которой оказался и мой знакомец. Я выскочил из уазика, едва похмельный шеф успел затормозить, и, уже удаляясь, слышал его хриплый окрик:

— Мы в расчете, псих! На сиденье было машинное масло.

Коротко стриженный отправил сигарету в рот, поозирался по сторонам и вдруг направился ко мне, жестами показывая, что желает прикурить, но пока не узнавая. Запаниковав, я воткнул взгляд в асфальт, влажной дрожащей рукой протянул ему зажигалку. Кажется, он рассматривал меня с высоты своего немалого роста, правда, я не мог за это поручиться. Зажигалка возвращена, меня окутывает зловонными клубами дыма, и я испытываю безумное, невообразимое желание раствориться в этом сизом тумане. Затем следует сухое «Благодарю» и звук удаляющихся шагов, но я до сих пор не вижу ничего вокруг, во всей Вселенной нас только двое.