Сергей Владимиров - Бог жесток

— Вы вините в случившемся себя? — отважился я.

Бессловесный и бесчувственный каменный идол умер. Иннокентий Георгиевич посмотрел на меня глазами живого человека.

— Сначала — да, — хрипло произнес старик, и я удивился, никак не ожидавший от него подобной откровенности. — Но это было в первый момент, когда чувства преобладали над разумом. Такое у меня случается крайне редко, но, к сожалению, бывает. А потом я понял, что винить мне себя не в чем. Я дал Александру адрес Лены, потому что хотел объединить семью. Да и что повторяться, об этом я уже рассказывал.

Полило сильнее, и мы перебрались под бетонный козырек у подъезда.

— Домой не приглашаю, — сказал Белецкий. — У Томы больное сердце, но она обязательно захочет знать, о чем мы говорим. А в такие подробности ей вникать совершенно не нужно. Когда она узнала о смерти Лены, я боялся, что у нее будет второй инфаркт.

— Вы были настолько привязаны к Лене? — скорее не спросил, а уточнил я.

Воцарилось продолжительное молчание. Иннокентий Георгиевич посерел лицом, как-то весь осунулся, и мне показалось, что я читаю его мысли, от которых становилось неуютно и муторно. Выглядевший бодрым и полным сил, он уже давно осознал неотвратимо приблизившуюся старость: увядание, дряхление и конечную инстанцию жизненного пути — смерть. Откашлявшись, он проговорил сиплым голосом:

— С возрастом на все начинаешь смотреть по-другому. Становишься сентиментальным, слишком открытым даже с чужими. И здесь ничего не поделать, не я первый, не я последний. Раньше я бы ни за что не стал так откровенничать с кем бы то ни было. Но после того как умерла Лена и мы с Томой остались совершенно одни… Не знаю, понимаете ли вы меня… Да мне это и не важно… Мать Томы рано умерла, и ее воспитывали отец и двое старших братьев. Ей очень не хватало женской заботы, ласки… Просто женского окружения… Она вышла за меня и больше всего на свете хотела дочь. А я был уже не так молод и думал о сыне, который пойдет по моим стопам, о продолжении рода… И у нас родился сын. Наверное, я был не прав, когда стал отстранять Тому от его воспитания. Я не хотел, чтобы он вырос мягкотелым маменькиным сынком. Тома стала как бы чужой в доме, где правят двое мужчин. Она по-прежнему хотела дочь, но тут вмешались врачи. Они категорически запретили Томе рожать второй раз. У нее врожденный порок сердца, и даже Игорька, нашего сына, она пошла рожать на свой страх и риск. Могли погибнуть или она, или ребенок.

А Игорь рос настоящим мужчиной. После школы поступил в высшее десантное училище, закончил с отличием, стал прекрасным офицером. Его ценило командование, любили солдаты. Не это ли самая главная награда мне, отцу? Те качества, которые я так и не смог привить себе, я теперь видел в своем сыне.

Он никогда не искал легких путей. Я работал в штабе округа в звании генерал-лейтенанта, у меня было множество связей среди самых высоких чинов, и мне ничего не стоило пробить для сына какое-нибудь тепленькое местечко. Но я не сделал этого! — почти прокричал Белецкий. — Да и Игорь никогда не принял бы от меня такого подарка. Добровольцем отправился служить в горячую точку, и я благословил его на это. Там он командовал разведротой, и в одну из вылазок… Ему дали Героя и привезли в цинковом гробу. Мы так и не узнали, своего ли сына мы хоронили. Винил ли я себя тогда? Нет! Я гордился, что мой сын погиб, исполняя свой долг. И думаю, Игорь бы меня понял. И простил. Но теперь… я жалею лишь об одном… что время так жестоко и неумолимо, что его нельзя повернуть вспять… Я отдал бы все, чтобы Игорь был сейчас жив…

После его смерти Тома полностью охладела ко мне, — продолжал вскоре Иннокентий Георгиевич, — и, кажется, стала тихо ненавидеть, хотя со стороны все выглядело иначе. Немолодая супружеская пара, потерявшая единственного ребенка и еще больше сплотившаяся под бременем этого горя… Простите за ужасный слог, я не привык исповедоваться…

Мы долго молчали, прислушиваясь к поминальному шелесту дождя.

— Нас поддержала Лена, — нарушил тишину Белецкий. — Это она вдохнула в Тому новую жизнь, стала для нее той, кого Тома всегда так хотела… дочерью… И я тоже привязался к Лене, можно сказать, полюбил ее. Во-первых, она была не похожа на прочую молодежь. А во-вторых, благодаря Лене наши отношения с Томой заметно потеплели. В жизни появился какой-то смысл. Было много горя, и все равно я счастлив, что у меня был такой сын, как Игорь. И был бы счастлив вдвойне, если бы такая девушка, как Лена, была моей дочерью.

После этого невольного признания былой откровенности в разговоре мы уже не достигли. Известие о расправе над похитителями Белецкий если и не проигнорировал, то встретил довольно равнодушно. Пырина он не знал, о Солонкове не хотел более распространяться.

— Он бывал у нас дома вместе с Леной, когда они еще учились, но я с ним почти не разговаривал, — произнес старик. — Видимо, он был неплохим человеком, раз Лена его так любила, и не мне судить его за то, что он ее тогда оставил. Значит, причина была действительно серьезной, но Лена не посчитала нужным сказать о ней нам. А теперь я вынужден откланяться, Тома уже волнуется и ждет меня к обеду.

Он не протянул руки на прощание, только коротко и сурово кивнул.

— Вам сообщить, если я выясню что-нибудь о судьбе Саши Стрелкова? — обратился я к прямой пропотевшей спине старика.

Белецкий остановился, занеся ногу над ступенькой, и ответил не оборачиваясь, однако теперь в его хрипловатом урчащем голосе, помимо недавнего неудовольствия, слышались нотки горькой признательности.

— Если вас это не затруднит, запишите мой телефон. И позвоните сразу же, какими бы эти известия ни были. — Он сглотнул и мрачно добавил: — Только прошу, ни слова Томе, помните про ее сердце.

Старый генерал многое повидал в жизни и давно перестал верить в чудеса. В счастливый исход этого дела не верилось и мне. «Хоть в этом мы с ним до конца солидарны», — подумал я в тот момент с неуместной иронией.

Одной и, пожалуй, единственной ценностью в моем офисе был сингапурский телефонный аппарат с автоответчиком, приобретенный мной по случаю за бутылку у местного алкоголика. Тогда я вовсе не горел жгучим желанием заполучить в пользование забавную заморскую игрушку, скорее, тоже частенько бывающий человеком страждущим, я сердобольно подошел к проблеме своего ближнего и спас его от неизбежной похмельной погибели. При этом все остались довольны, а я вдвойне, когда, к своему немалому удивлению, обнаружил, что телефон исправен.

Я чувствовал, что после недавних кровавых событий меня должен кто-то непременно разыскивать, но, так и не найдя, оставить сообщение на автоответчике. Сообщение было, и голос принадлежал заведующей по воспитательной работе Жанне Гриневской.