Ирина Арбенина - Люблю трагический финал

Виолетта… Виолетта Валери.

Любопытно, что у выдуманной, сочиненной Виолетты Валери был прототип…

Красивая, вполне реальная, из плоти и крови девушка по имени Альфонсина. Он видел, когда был в Париже, ее балкон недалеко от здания знаменитой — потолок расписан Марком Шагалом! — парижской «Гранд опера»…

Рядом с рекламной надписью «Спрингфилд» — прелестный, с чугунной решеткой балкон — один из множества знаменитых парижских балконов, которые лучше не загораживать — так принято — обычными в Европе цветами, потому что сам балкон — тоже художественная ценность.

Альфонсина… прообраз куртизанки Виолетты, которая сама прообраз…

Ведь как все складывалось? Неутешный любовник, приличный молодой человек… И падшая порочная женщина… Куртизанка! Несчастная любовь и все такое… Настоящая мелодраматическая любовная история. История с охами, вздохами, страстями, слезами и, конечно, печальным исходом. Нет, не просто печальным…

Летальным исходом!

Он тихонечко просвистел три знакомых музыкальных такта из финальной сцены…

Когда он становился таким, он забывал их настоящие имена…

Он подошел к дому.

Содержанка, дама полусвета…

Вошел не в парадный подъезд, а в черный — тот, что выходил в переулок… Именно так строили в начале века доходные дома…

Поднялся на последний этаж… Постоял перед дверью, обитой свежей новой жестью. Прислушался… Кажется, на лестнице тихо… Никого. Отворил новенький, не столь уж и давно купленный замок.

Сколько таких чердаков и подвалов приспособлено торговым людом под склады и хранение куриных яиц, компьютеров, поддельной туалетной воды «Палома Пикассо»… Вот и он оборудовал себе складик…

Он вошел в полутьму чердака. Свет слабо пробивается через узкое окно… Паутина свисает бахромой… как кисея в будуаре барышни… Квартирка для содержанки.

— Зайка, ты дома? — спросил он слабым лилейным голосом. — Это я! Я пришел!

Она была дома… Конечно, она была дома. Ждала его, замечательная, чудесная, любимая. Где еще может быть столь страстно влюбленная женщина?! Конечно, она дома и в нетерпении зайчик, сладкий воробушек… Как там еще зовут этих женщин для утех?

Он приподнял прозрачный, как фата невесты, полиэтилен.

Она была дома… Ничуть не тронутая тлением… Темные роскошные волосы разбросаны в беспорядке по обнаженным плечам… Жаль, стали скользкими от формалина… Похожа на цыганку, но не цыганка, нет… Скорей итальянка! Жгучая, южного типа брюнетка. Прекрасное обнаженное тело, и все такое…

Жаль, что все истории с участием этих женщин плохо заканчиваются. Непременно летальный исход.

— Тра-ля-ля!

Он взял несколько нот.

«Прощайте, до завтра!»

После чего, «нежно поцеловав протянутую ему руку», следует убежать, «спеша укрыть свое счастье от нескромных взглядов»!

Бедная моя… Любовь моя!

Как она лежит! Красиво, театрально… Прекрасная и после смерти. Бледная и великолепная.

— А-аа! Ооо! — Он открывал безмолвно рот, воображая, каким звучным голосом наполняется этот романтический чердак… И даже, как и полагается в таких историях, «луч света проникает», елки-палки, «в ее каморку».

Когда легкие, трахея, связки — в порядке, когда хорошо себя чувствуешь, пение самое великое удовольствие на свете. Это как любовь… это… Кайф большого пения…

Ну все! Надо быть осторожнее: голос — нежный аппарат.

И потом, рад бы, да больше некогда… Он деловито взглянул на часы. Прикрыл полиэтиленом мертвое тело. Затворил за собой дверь, тщательно замкнул скользкую от смазки дужку замка.

Еще раз придирчиво оглядел обитую жестью дверь, постоял немного, втягивая в себя воздух… принюхиваясь… И стал спускаться вниз.

Трупы находят, потому что они воняют, — вот в чем дело… Соседи, жильцы дома начинают беспокоиться. И их можно понять. А так, кому какое дело?! Зачем причинять людям неудобства?!. Он и Она никому не мешают! Склад и склад…

Холод неотапливаемого чердака, запах формалина, которого он натаскал сюда немерено… Даже куриные яйца бы не испортились.

Он вышел на улицу. Стер опять упавшие на лицо холодные капли — дождь еще не кончился, — вместе с ними с лица, как маска, сползла мина скорби и грусти… Светло-серые глаза взглянули спокойно — пожалуй, лишь немного холодно.

Все-таки звукоизвлечение и вправду непреодолимая зараза…

— Так что вы думаете: эта девушка уже в ближайшее время не появится? — Хозяйка квартиры, повертев ключом, открыла дверь и пропустила Анну вперед.

Анна пожала плечами — что-то подсказывало ей (возможно, вчерашний сюжет об убитой в лесу цыганке), что Джульетта Федорова не появится здесь ни в ближайшее время, ни в какое другое, ни до, ни после. Ни здесь, ни где бы то ни было еще…

Но вот так — вслух произнести… Все равно, что приговор подписать. Вроде, пока никто не сказал, что человек мертв, он все равно, что жив.

Анна вздохнула.

Немолодая женщина, искушенная, как все квартирные хозяйки, в нюансах и тонкостях человеческого поведения и привыкшая угадывать по мимике, что ее ожидает, определенным образом истолковала сей вздох.

— Вот ее вещи…

Анна огляделась, и ей стало не по себе от собственной, неожиданно открывшейся накануне способности ясновидения. Именно такой она эту комнату и представляла…

Правда, платье было не в блестках…

Но это вечернее темно-зеленое бархатное, с декольте, платье — оно было, оно действительно было! Вот оно — небрежно брошено на спинку кресла. А рядом на журнальном столике — недопитый бокал вина…

Точнее, два бокала.

Сумма, которую Анна посулила хозяйке квартиры за возможность осмотреть последний приют Джульетты, сделала свое дело. Женщина терпеливо ожидала, пока Анна бродила по квартире, оглядывая бумаги на столе, переполненный платяной шкаф… Посмотреть было на что: это действительно квартира, в которой Джульетта жила — жила своей настоящей жизнью, ни от кого ее не скрывая. Наполненный бутылками бар, нескромные глянцевые издания… Особого, специфического вида наряды женщины, которой необходимо привлечь к себе внимание мужчин… Да, вряд ли Елена Давыдовна (Анна представила аскетичное лицо Джульеттиной матери) обрадуется, увидев эти вещи… Если Джульетта не вернется — открывать глаза Елене Давыдовне на эту, вторую, жизнь ее дочери по меньшей мере жестоко.

Анна разворошила на столе небрежную, слой за слоем накопившую при жизни Джульетты груду бумажек, чеков, журналов, проспектов. Среди этой легкомысленно разноцветной груды странно выделялись несколько театральных программок. Анна грустно усмехнулась.