Анатолий Степанов - Вечный шах

Сначала рассматривали казаряновские фотографии. Фотографии были доброкачественны и убедительны. Потом Смирнов распорядился:

- Читай, Алик.

Алик читал минут пятнадцать. Слушали внимательно, потому что по порядку изложенная, по пунктам осмысленная, в перспективе рассмотренная история эта оказалась страшненькой и таила в себе смертельную опасность. После затяжной паузы Смирнов уважительно признал:

- Хорошо поработал, Алик.

- Общевато несколько. Конкретики бы прибавить, - не мог не покритиковать Виктор.

- Нам нужен предупреждающий об опасности документ, который завтра должен быть официально передан в соответствующую комиссию республиканского парламента известным журналистом Александром Спиридоновым. Этот документ имеется. А конкретику... Конкретику, если она понадобится, предоставим комиссии после веселых приватных бесед с некоторыми фигурантами этого дела. - Смирнов, сам того не ощущая, вновь стал действующим милицейским полковником, разрабатывающим серьезную операцию. - Беседы эти будут проведены в параллели со спиридоновским визитом в комиссию. Фигуранты, я думаю, после нашего посещения базы сегодня же поспешно вернулись в Москву.

- И самого главного трясти будем? - спросил Казарян.

- Если бы он был самым главным! Он всего только главный над этим спецназом. - Смирнов поднял глаза на Казаряна, поморгал ими, размышляя. Нет, Рома, подождем его реакции на наши завтрашние действия.

- А если уйдет? - Казарян был деловит. К нему тоже вернулась сыщицкая молодость.

- Некуда ему уйти. Да и не будет он даже пытаться. Не дурак - твердо знает, что жизнь уже прожита. Итак, завтра мы нагло - чем раньше, тем лучше - посещаем дорогих наших друзей. Я трясу Голубева, Виктор, Федоров за тобой, а ты, Рома, займешься Бартеневым.

- Каким Бартеневым? - не спросил - ахнул Виктор.

- Режиссером твоим, Виктор, - объяснил Казарян. - Дурачком-всадником на белом коне.

Ровно в девять утра, игнорируя вопросы привратницы, Смирнов миновал вестибюль-оранжерею, поднялся в лифте на шестой этаж и позвонил у нужной ему двери.

Открыл сам Семен Афанасьевич. Был от в стеганом шелковом халате, и пахло от него яичницей: недавно проснулся, завтракал сейчас.

- Чем могу быть полезен? - сказал он строго.

- Многим, - приветливо откликнулся Смирнов и представился, будто не ведая, что собеседнику все известно о нем: - Полковник МУРа в отставке Смирнов.

Руки он Голубеву, правда, не подал. Не желал ручкаться и тот, ответно представляясь:

- Полковник государственной безопасности в отставке Голубев. Слушаю вас.

- В дверях? - поинтересовался Смирнов.

- Прошу, - вынужденно пригласил Голубев и царственным жестом указал на кресла в холле. Уселись, по стариковски усаживаясь надолго. И повторно: - Слушаю вас.

- Запалил я тебя, Сема, с двух концов запалил, - ласково сказал Смирнов.

...Виктор, развалясь, сидел в привычном уже для себя кресле и рассматривал квартирку-бонбоньерку. На Диму он не глядел, неинтересно ему было на него глядеть. Дима, устроившись напротив, был тих и потерян: ничего хорошего он не ждал от Виктора и от жизни. Виктор наконец остановил блуждающий свой взор. На фотографии остановил.

- Зря ты эту фотографию в открытую на стену повесил, - сказал он Диме.

- Это почему же?

- Мужичок-то, который лошадку под уздцы держит, исчез бесследно.

- А я здесь причем?

- Я как раз и хочу узнать в подробностях: причем здесь ты.

...Казарян вошел в битком набитую холуями режиссерскую комнату съемочной группы и - патриарху все позволено - невежливо распорядился:

- А ну, все отсюда! Мне с вашим режиссером один на один поговорить надо!

Холуи разом посмотрели на своего режиссера - как, мол, быть? - но режиссер на них не обращал внимания. Он улыбался Казаряну. Холуи вымелись.

- Излагай, Суреныч, что надо, - предложил режиссер.

Казарян уселся за его стол (режиссер, как большой художник, валялся в кресле), смел со столешницы тыльной стороной ладони только ему видимые крошки и спросил грустно:

- Дрюня, ты - дурак?

- Хорошо начинаем разговор, - отметил режиссер.

- Закончим его еще лучше, - пообещал Казарян.

Семен Афанасьевич Голубев, слушая Смирнова, то собирал свой роток в куриную гузку, то, не раскрывая губ, раздвигал его в идиотское подобие улыбки.

- Ты же профессионал, Сема, зачем же надо было так следить на квартире Олега? - горестным вопросом определил главную промашку своего собеседника Смирнов.

- Не было никакого журналиста, и, следовательно, моей ошибки не было, - раскрыл свой нервический рот Голубев. - Разговор ни о чем, милиционер.

- Ошибаешься, Сема. Журналист был потому, что в редакции газеты имеется вариант его статьи, в которой, как гипотеза, рассматривается существование организации, сильно смахивающей на вашу. Ну да, Олег перекати-поле, человек без корней. Но не бомж, столь любимый вами человеческий тип, Сема. Так что был журналист Олег, и есть его статья. Стоит только всерьез начать разматывать гнусную историю его ликвидации, и эта история вкупе со статьей станет сенсацией для демократической прессы.

- А ты еще спрашиваешь, зачем я наследил, - усмехнулся Голубев.

- Лично самому идти надо было?

- Нет у меня людей, которые могли бы квалифицированно с бумагами разобраться.

- А у тебя большой опыт, приобретенный во времена борьбы с диссидентами, - догадался Смирнов. Что собираешься делать, Сема? Хозяйка-то квартиры опознает тебя на раз, два, три.

- Будешь шить мне убийство этого журналиста?

- И убийство Алексея Борзова. И убийство Сергея Воропаева, и убийство подручного твоего конюха-мальчишки...

- Алиби у меня, милиционер. По всем перечисленным тобою случаям.

- Ну, естественно, на кой ляд самому стрелять! Но ведь есть и такой вид преступления, как организация убийства. И здесь ты не отвертишься. Взятый за рэкет Вячеслав Калинов уже рассказал мне, что операцию с Алексеем Борзовым разрабатывал ты, - не сдержался Смирнов, рявкнул: - Ты, паскуда!

- Рассказал, а не показал, - спокойно разобрался в нюансах Голубев. Большая разница.

Виктор утомился, обрабатывая Федора так, чтобы ни на лице, ни на теле известного эссеиста не было следов насилия. Последний раз врезал - как точку поставил - ребром ладони по почкам, кинул тряпичного Диму в кресло и сам устроился напротив. Отдыхать. Быстренько отдохнул и спросил:

- Будешь давать показания?

Не мог сейчас отвечать на вопросы Дмитрий Федоров. Он плакал от боли, размазывая слабой рукой по искаженному лицу слезы и сопли. Брезгливый Виктор не в силах был наблюдать эту постыдную и отвратительную картину. Он поднялся, прошел к окну и стал смотреть, как существуют на улице простые советские люди. Люди существовали нормально. Отметив это, Виктор вернулся на место, по пути яростно отфутболив изящный низенький китайский стульчик, о который больно ударился. Стульчик взлетел и упал, сломав себе ножку.