Анатолий Степанов - Заботы пятьдесят третьего года

Теперь засмеялся Казарян.

- Ты что ржешь, будущий начальник?

- Потому что смешно. Зря ты жалуешься на несовершенство своего мыслительного аппарата.

Без стука в кабинет вошел Сам. Смирнов и Казарян вскочили.

- Руководство Союза писателей просило меня передать вам благодарность за успешное и быстрое раскрытие дела, - официально сообщил Сам.

- Деньгами бы, - помечтал вслух Казарян.

Сам покосился на него грозно. Но клизму не вставил, было хорошее настроение, поворчал только:

- Чего, как штыки, торчите? Садитесь! - и тоже сел на ближайший стул. - Потом потерпевший звонил. Слов подобрать не мог, только мычал от восхищения тобой, Смирнов. Говорит, что ты - герой нашего времени. Приятно?

- Приятно, - вяло подтвердил Смирнов.

- Казарян, ты у нас - самый образованный. Читал что-нибудь из того, что это писатель насочинил?

- Читал.

- Ну и как?

- На уровне. Про то, как льют сталь, а шлак отбрасывают.

- Злободневно, - неопределенно отозвался Сам. - Ну, на сегодня достаточно. Топайте домой, орлы.

Казарян непроизвольно хихикнул. Сам покосился на него, спросил с опаской:

- Ты что смеешься?

- Представил, как орлы топают, товарищ комиссар!

- Наглец ты и зубоскал, Казарян. Да, Саня, я сегодня со Скориным беседовал. Он мне понравился. Скромный в отличие от вас, наглецов.

- Я завтра на работу во второй половине дня приду, товарищ комиссар. Можно?

- Это почему? - недовольно осведомился Сам - любил, чтобы все всегда были под рукой.

- В баню хочу сходить, помыться. От меня уже козлом отдает.

- Уж если так запаршивел, то давай. - Сам поднялся. - Еще раз спасибо вам, ребята, за то, что муровскую марку высоко держите.

В восемь часов они встретились у метро "Сокол" и пошли к Ивану Павловичу. Квартиру эту на улице Левитана Иван Павлович получил год тому назад. Получил, конечно, он, но выбирала ее Алевтина Евгеньевна, Алькина мать. Когда Ивану Павловичу стало совсем невмоготу ходить в уборную через двор, она написала гневное письмо секретарю М.К. Никите Хрущеву. Письма по жилищным делам Хрущев, вероятно, получал тысячами и вряд ли сам лично на них реагировал. Но с этим письмом, именно с этим, он ознакомился потому, что писалось в нем о тяжкой судьбе его однокашника по Промакадемии. Незамедлительно приехал помощник с ордером, и все семейство переехало в шикарную двухкомнатную квартиру. Алик в этой квартире не жил: два года как он вместе с женой, а потом и дочкой поселился в комнате Ларискиного мужа, который вместе с Ларисой жил за границей. Он был помощником военно-морского атташе в Дании. Сестра баловала Алика: привозила и присылала ему разнообразные заграничные шмутки, и поэтому он считался пижоном. Его даже прорабатывали на комсомольском собрании, как стилягу.

Они повернули направо к Песчаной улице. Когда проходили Песчаные бани, Александр напомнил сам себе:

- Завтра в баньку схожу.

Перешли по мостику речку Таракановку.

- Сколько ты отца моего не видел, Саня?

- Полгода, Алька. - Виновато признался Александр.

- Ты только не пугайся. Он очень изменился.

- Господи, ну почему так? Ведь он был здоров как бык!

- Ты, главное, виду не подавай. Но и не резвись слишком бодро. Он ведь все про себя понимает.

Пришли. Перед дверью Смирнов подобрался, снял кепку, пригладил волосы и обернулся к Алику. Тот кивнул - порядок.

Иван Павлович, маленький, сухонький лежал на диване и улыбался им.

- Выбрался ко мне все-таки. Ну, здравствуй, Александр.

Он отодвинул книгу, очки и осторожно поднялся. В ловких светлых брюках, в бежевом, мощной вязки пуловере, в белоснежной сорочке с распахнутым воротом (все Ларкины презенты) он выглядел хрупким морщинистым мальчиком. Смирнову стало больно и страшно. Он весело улыбнулся и сказал:

- Здравствуйте, Иван Павлович. Вы просто какой-то иностранец!

- Ларка одевает. А что? Правда, ничего?

- Шик-модерн!

В комнату вошла Алевтина Евгеньевна и строго спросила:

- Александр, ты есть хочешь? Алика я не спрашиваю. Он хочет всегда, жена так его кормит.

- Уж и не знаю, Алевтина Евгеньевна. Не думал как-то.

- А я знаю. Хочешь.

- Аля, - попросил Иван Павлович, - дай нам поговорить, а?

- Говори, конспиратор, - ласково обиделась жена и ушла на кухню.

Алик взял в руки книгу (то был "Петр Первый"), осмотрел ее, большим пальцем листанул как карточную колоду.

- Лейпцигское издание, - догадался он. А, собственно, почему стоим? В ногах правды нет.

Иван Павлович устроился на прежнем месте, Александр сел на стул у круглого стола, а Алик развалился в старом своем привычном кресле.

- А где она есть? - спросил Александр и, вспомнив, рассказал, посмеиваясь: - Еду как-то на двенадцатом по Ленинградке. Народу довольно много. Кондукторша объявляет: "Следующая - Правда!", а вальяжный такой мужик, выпивши, естественно, спрашивает мрачно: "А где она, ваша правда?" В момент весь троллейбус притих. Никто не смотрит друг на друга, и все чего-то ждут. Вальяжный гражданин сошел у Лозовского, и все сразу оживились, заговорили...

- Ты к чему это рассказал? - поинтересовался Иван Павлович.

- К слову пришлось. Забавно.

- Забавного мало. Запуганные люди, запуганные. Все боятся. Начальства, соседа, что люди скажут.

- А лучше, чтобы ничего не боялись, Иван Павлович?

- Человеку нужна свобода, Александр. Свобода от страха.

- Вон мои клиенты получили свободу. Никак не расхлебаем.

- Вы им не свободу дали, а из тюрьмы выпустили.

- Не вижу разницы.

- Твои клиенты - пена, грязная пена. Для них свобода вседозволенность. Свобода нужна народу, который избрал в истории свой путь. Свобода позволяет каждому сознательно с внутреннего своего согласия идти этим путем. А страх ждет палки. Палка или бьет, или указывает.

- А если не пойдут этим путем без палки?

- Значит, я прожил неправильную жизнь.

- Все-таки порядок нужен, Иван Павлович.

- Да. Порядок народовластия, порядок демократии.

- Вот вы говорите - народ! Народ! Народ - это люди, человеки. За ними - глаз да глаз. Распустить, так черт-те что получится.

- Бойся профессиональных шор, Александр. Я знавал многих, считавшших и считающих, что люди стадо несмышленышей, которому помимо вожака нужны пастух и свирепые кавказские овчарки. Пастух направит куда надо, а овчарки не пустят куда надо.

- Я, что ли овчарка? - с обидой спросил Александр.

- Не стань ею, Александр. - Иван Павлович не выдержал, поднялся, с трудом прошелся по комнате. - Умер тот, кого я боялся. Единственного боялся, его. Мы себя всегда оправдываем. И я оправдывал себя и всех. Старательно отряхиваясь от сомнений, думал: так надо, это историческая и сегодняшняя необходимость. И, не размышляя, делал, как указывал он. Мы потихоньку становились рабами, потому что страх порождает рабов. Он всех загонял в страх, чтобы сделать народ послушным стадом. Крестьян беспаспортным режимом, рабочих - законом о прогулах и опозданиях, интеллигенцию - идеологическими компаниями и постановлениями.