Светлана Чехонадская - Пейзаж с убийцей

— Какая машина?

— В то утро в Корчаковке стояла машина! Причем, фургончик. «РАФ». Помнишь такую марку? Но стояла она не на улице, а на бетонном мосту под насыпью! Свидетель из первого дома ее заметил. Первый дом — единственный, из которого просматривается переезд. И просматривается только из туалета! Там свидетель и находился. Все это есть в деле. Разумеется, на эти показания вообще не обратили внимания, поскольку бетонным мостом обычно пользуются те, кто не доезжает до Корчаковки, а сворачивает чуть раньше. Это ведь единственный мост и единственный переезд через железную дорогу на много километров!

— Но все-таки странно, что эта машина стояла там рано утром. На это нужно было обратить внимание.

— Ну, там и не на такие странности не обратили внимания! Но здесь-то как раз ничего особенного. Дело в том, что машина пережидала поезд!

— Какой поезд?

Глаза Михайлова торжественно блеснули. Он был страшно доволен собственной проницательностью.

— Да тот поезд, в котором ехала моя московская знакомая!

— Слушай, вот как раз о твоей московской знакомой я и хотел поговорить!

— Подожди! Я доскажу. Поезд остановился в неположенном месте и в неположенное время. Человек из первого дома, увидев машину, решил, что она просто пережидает, когда освободится путь. Что было потом, он не знает, так как отправился досыпать дальше.

— А ты не обратил внимания, что слишком многие в деревне не спали на рассвете семнадцатого августа?

— Обратил! Давно уже обратил! Более того, это было ровно в половину пятого. Многие люди проснулись в это время. Но почему? Может, какие-то биотоки передаются на расстоянии?

— Михайлов, я тебя умоляю!

— Хорошо, давай будем материалистами! Может, Штейнер все-таки кричал?

— Его убили в пять, не раньше.

— Ты так веришь экспертам? — Михайлов скептически поморщился.

— Других заключений у меня нет… Может, они проснулись из-за того, что остановился поезд? Там ведь никогда не останавливаются поезда. Поезд должен страшно скрипеть, когда тормозит. Вот тебе и объяснение!

— Да в деле есть объяснение! — ликующе сказал Михайлов. — Что мудрить-то? Там прямо сказано: Долгушина проснулась из-за выстрела! Может, и остальные тоже?

— Ну, — протянул Терещенко. — И что это нам дает? Кто-то испытывал ружье… Все, что мы узнали — это то, что он испытывал это ружье в половину пятого. Тоже, получается, не спал… Прямо коллективная бессонница!

— А у меня ощущение, что здесь спрятана какая-то важная вещь, — признался Михайлов. — Какая-то информация, которую нужно расшифровать…

— Ну так расшифровывай давай.

— У меня еще голова болит! — обиделся Михайлов. — И потом, кто из нас следователь, а кто потерпевший?

— Слушай, Мишаня, — Терещенко кашлянул, потер кончик носа, расправил загнувшиеся бумаги на столе. — Следователь, как ты правильно заметил, я. Поэтому давай все-таки поговорим о твоей московской знакомой.

— Ну давай, раз она тебе покоя не дает.

— Я тут поузнавал кое-что. — Терещенко снова кашлянул. — И чем дальше, тем больше у меня вопросов.

— Как это поузнавал? — Михайлов смотрел на него, не моргая. Вся его радость испарилась, будто ее и не было. — О ком поузнавал?

— О ней.

— Но какое ты имел право узнавать что-то о моей знакомой, если я тебе сам о ней рассказал? Моих слов тебе было недостаточно?

— Она с самого начала показалась мне подозрительной. Я от тебя этого, кстати, не скрывал. То, что я узнал, укрепило меня в подозрениях.

— Я не хочу этого слушать. — Михайлов встал, но Терещенко тоже очень быстро поднялся и успел схватить его за рукав.

— Разве это правильно? — спросил он. — Зачем ты прячешься от правды? Ты не поленился сходить в одиннадцатилетнее прошлое, ты получил по голове на обратном пути — я думал, ты смелый человек.

— Ты своих детей лови на такие штучки! — неожиданно зло сказал Мишаня, вырывая рукав. — Она обратилась ко мне за помощью. Это она не поленилась сходить в одиннадцатилетнее прошлое. И ее любопытство, возможно, откроет правду. Ты хочешь наказать ее за это любопытство? Так получается?

— А если у вас разные мотивы для любопытства?

— А если тебе завтра захочется поузнавать что-то обо мне? Ведь я подозрительно любопытен! И чем дальше, тем больше узнаю об этом деле! Скоро моя осведомленность будет свидетельствовать не о том, что я целый месяц копался в архивах, а о том, что я участвовал в убийстве Штейнера.

— Не передергивай!

— Я не передергиваю! Тебе показалось подозрительным, что она многое знает о деле. Тебе кажется недостаточным то объяснение, что она просто все видела своими глазами. Ты ведь сейчас хочешь привести мне доказательства ее соучастия, не так ли?

— Ты очень догадливый! И ты сам об этом думал, еще до меня! Но ты отказался от этой версии, потому что эта женщина тебе понравилась. Ты не стал копаться. А я стал! Не хочешь выслушать, что я накопал? Ты боишься? Твое упорство выглядит смешным, ведь эта женщина тебе не сестра, не жена, ты о ней ничего не знаешь! Ты просто хочешь, чтобы она была честной, вот и все. Я могу ошибаться, и тогда все получится, как ты мечтаешь. Но если я не ошибаюсь, то я ведь не остановлюсь. Ты узнаешь ту же правду, но только позже. Так какой смысл отказываться меня выслушать?

— Да валяй! Рассказывай! — Михайлов развалился на стуле, всем своим видом показывая готовность выслушать любую чепуху. — Не боюсь я никакой правды!

— Хорошо… Ты, может быть, удивишься, но нет никаких доказательств, что Елена Дмитриевна Корнеева видела что-то из окна поезда.

— Кроме той мелочи, что она все из этого окна видела!

— Можешь шутить, сколько тебе угодно! Но лучше посмотри на факты отстраненным взглядом. Единственное доказательство — это ее слова, что она что-то видела из окна. Хочу заметить, что никакой суд такого доказательства не принял бы. Если отбросить рассказанную ею историю, останется только то, что эта женщина откуда-то знает, что семнадцатого августа девяносто второго года в Корчаковке произошло нечто, так или иначе связанное с Виктором Сергеевичем Антиповым и, возможно, с крупным ограблением в Бодайбо. Но эту осведомленность невозможно объяснить увиденным из окна.

— Она с этим согласна. Она этого тоже пока не может объяснить.

— Ты считаешь, что эти объяснения у нее появятся? Неужели ты веришь, что тут вообще могут быть какие-то внятные объяснения? Мишаня, ты учишься в университете!

— Ради Бога, не трогай мой университет!

— Эта женщина три месяца назад приехала в Корчаковку и стала рассказывать совершенно невероятную историю о том, что на ее глазах какая-то медсестра утопила какого-то мужчину. Мы теперь пытаемся найти разные объяснения, а они трещат по швам, неужели ты не видишь? Она навязывает нам эту работу, утверждая, что и сама точно так же мучилась десять лет. А если это маскировка? А если это придумано для того, чтобы спрятать свой интерес? Кстати, первое впечатление — обычно самое верное. Первое впечатление вашей Долгушиной было такое: этот бред придуман для того, чтобы спокойно поинтересоваться домом.