Андрис Колбергс - Человек, который перебегал улицу

Джонг безмятежно вышел со своего склада. Помочь настелить ткань. Вильям ему показал, как это делается, и, хотя Джонг не имел в этом навыков, они справились почти за четверть часа. Потом Вильям около получаса водил по настилу электроножом, а Джонг по полиэтиленовым мешкам складывал детали для брюк и пиджака. На том работа и кончилась. Очень просто и совершенно спокойно. Они уселись на столе и закурили, глубоко затягиваясь, но о том, что они делают, говорить избегали.

Ровно в семь в дверь два раза постучали — и Вильям открыл Зутису, у которого в руках был большой кожаный чемодан. Втроем они быстро побросали в него полиэтиленовые мешки, и Зутис ушел. Было слышно, как зарычала его машина, потом все стихло.

Вильям дрожал от страха. Мелкой дрожью, заметной только ему. То, что они сложили крой в чемодан, вернуло его к реальности — он крал. До сих пор он брал только чаевые, что в сущности весьма далеко от взятки, но теперь он крал. Крал! Его охватил ужас. Он готов был отказаться от дальнейшего соучастия. Он готов был отказаться даже от зарплаты, не говоря уже о своей доле краденого. Он готов был бежать куда глаза глядят и никогда больше сюда не возвращаться.

— Нечего тут торчать, правда? — сказал Джонг. — Пошли домой… На чем ты поедешь? — спросил Джонг, когда они вышли на улицу.

— Я пойду пешком, — Вильяму хотелось отделаться от Джонга.

— Рио Рома!

Сложив руки за спиной, Джонг медленно поплыл к трамвайной остановке. Ни дать ни взять —.солидный мужчина на вечерней прогулке.

Дворники большими лопатами сгребали в кучи выпавший к вечеру снег. На перекрестке звонил трамвай, требуя освободить дорогу, где остановилась машина. Возле афишной тумбы парочка, прижавшись друг к другу, изучала репертуар кинотеатров. Несмотря на то, что мостовая была скользкой, мимо с шумом проносились такси. Как обычно. Как каждый день. Как будто ничего не случилось.

Вдруг Аргалис подумал, что не знает, куда он идет. Может из-за одиночества. Проклятое чувство опустошенности и одиночества.

Подойдя к Видземскому рынку, он вспомнил вдруг «голубую дивизию». Вот будет отменный номер, если дать им пятерку! Пять рублей этим живым покойникам! Он хочет их видеть, эти развалины! Он даст им пятерку, а может, и больше. Пусть этот сброд удивится!

Но заснеженная скамья в скверике была пустой, и он почувствовал себя неприятно удивленным, как будто опоздал на важное свидание. От этого одиночество стало еще более тягостным.

К счастью, недалеко он увидел, словно подвешенные в темноте, изящно переплетенные неоновые буквы «Кафе».

Это было небольшое, почти заурядное кафе, где всегда найдется свободное место, потому что там в буфете бывает только какое-нибудь плохонькое винцо и дорогие коньяки. В углу зала был пустой неубранный столик, но Вильям подсел к двум парням в джинсах.

Они курили напропалую, запивая годичным сухим вином и что-то болтали об искусстве. Должно быть о прикладном. Это были уже не юнцы, похоже, что уже успели отслужить в армии. Вильям прислушался к их разговору и узнал, что «керамик Мартинсон со своими кубами — колоссальный старик», большинство поймет его еще не скоро, и что Мауриньш, и Блумберг, и Русиньш Розите тоже колоссальные мужики.

Появилась сонная и вялая официантка.

— Что будем заказывать?

— Ребята, может выпьете вы со мной по рюмочке коньяка? — спросил вдруг Вильям.

Парни недоуменно пожали плечами.

— Бутылку коньяка и три кофе!

— Какой коньяк?

— Армянский.

— Нету.

— Тогда дагестанский.

Официантка отошла в буфет, теребя счетную книжку. Вильям почувствовал: следует начать разговор.

— Дагестанский коньяк ничуть не хуже армянского.

— Мы, к сожалению, можем вам предложить только сухарика. Сходи, раздобудь бокал! — скомандовал парень, тот, что был подлиннее.

— Не стоит, сейчас принесут, — удержал его Вильям.

Наступила тишина — ребятам было неловко продолжать свой разговор.

— У вас, наверно, сегодня праздник, — заговорил, наконец, один из них.

— Так… Захотелось посидеть… Где вы работаете?

— Мы еще учимся. Будем скульпторами по дереву.

— Если закончим…

— Теперь уже закончим. Всего полтора года осталось.

Должно быть заказ — дорогой коньяк — взбодрил официантку: она даже наполнила рюмки.

— Ваше здоровье! — Вильям поднял свою и чокнулся. Раньше он опасался, что не сумеет преодолеть искушение, но теперь, держа рюмку, испытывал равнодушие.

— По какому поводу пьем?

— Без повода. Никакого праздника нет. Можно выпить за то, чтобы вы через полтора года закончили свою учебу.

— Ваше здоровье!

— Ваше здоровье!

Когда ребята увидели, что Вильям поставил на стол рюмку, нисколько не отпив, они смутились. Вильям, как бы оправдываясь, сказал:

— Мне больше нельзя ни капли. Всех радостей только и осталось, что посидеть, да поговорить… Не обижайтесь…

Но говорить им было не о чем. У ребят был свой мир, свои проблемы. С ними нельзя было поговорить даже о Беате, они бы не поняли. Можно было бы поболтать о хоккеистах рижского «Динамо» или о футбольной команде «Даугава», но эти темы Вильяму были чужды, да и ребята выглядели неподходящими для такого разговора. Чтобы найти выход из этой ситуации, Вильям задал глупый вопрос, трудно ли сдавать экзамены. И тут вдруг сообразил, что он за этим столиком лишний, мешает. Он мог бы заказать еще хоть десять бутылок коньяка, но все равно это их не сблизило бы.

Вильям взглянул на часы и сказал, что спешит. Ах, какой радостью засветились лица парней и как сердечно они распрощались!

У трамвайной остановки группа зевак глазела на огромного пятнистого сенбернара. Вильям вспомнил, что где-то в Альпах такой собаке воздвигли памятник за спасение людей. «Может, мне купить собаку?» — подумал он.

Домой идти не хотелось, он свернул на Таллинскую.

В окнах его бывшей квартиры горел свет. Он раза два прошелся мимо по противоположной стороне улицы, но к окнам так никто и не подошел. Тогда он вдруг подумал, что увидит больше из окна на лестничной клетке на пятом этаже в доме напротив.

Беата хлопотала на кухне у плиты. Ролиса нигде не было видно, может, еще не пришел. Беата была в цветастом халате и в лакированных туфлях на высоком каблуке. Халат плотно облегал фигуру, Вильяму показалось даже, что он видит ее большую белую грудь и чувствовал легкий аромат ее волос. Всякий раз, когда Беата поворачивалась к окну, он, отпрянув, отступал в темноту лестничной клетки. Будто она могла его увидеть!

Как жалкий соглядатай Вильям стоял и ждал, когда она начнет раздеваться и уляжется в постель.

Может, он и дождался бы, если бы к нему не пристал какой-то очень уж бдительный мужчина, допытываясь, кого он здесь на чужой лестнице ждет.