Андрис Колбергс - Человек, который перебегал улицу

— На кухне пятую колонну формирует. Прислушайся, сейчас щебет смолкнет — они песню заведут.

Хозяйка принесла высокие хрустальные бокалы, гордость своего буфета, и они с Иреной снова исчезли на кухне. Готовить ужин.

Вильям сел в другое кресло. Оно показалось жестковатым, но было удобное, как футляр для скрипки.

— Большой скачок! — сказал Вильям. — Еще несколько дней назад у меня была всего лишь кровать в крохотной комнатенке.

— И несколько тысяч рублей, — дополнил его Цауна. — Это все-таки разница.

— Странно, но угрызения совести меня не мучают. Я совсем не чувствую себя вором.

— Потому что тебе хорошо платят… — Цауна вовсе не был циником, но не упускал случая таким казаться.

— Нет, правда, с совестью я в ладах. Как-то вечером взял и все основательно продумал. Как ни странно, но я вроде даже оказался благодетелем общества. Воры — это директор, наша элегантная главная инженерша и эта блондинка-клецка из министерства. Это они ради своих премий, ради своего подхалимства каждый год готовы зажилить три тысячи костюмов.

— Неужели так много? — встрепенулся Альберт.

— По десять в день, стало быть, три тысячи в год. А мы ткань, предназначенную для этих костюмов, не превращаем в лоскутки, как того желает банда наших администраторов и как им выгодно, а превращаем в костюмы, что выгодно государству…

— Да, да, мы выполняем функции, очень похожие на функции милиции… — Крупные цифры сильно взволновали Цауну. — Если нас накроют, то повесят администрацию «Моды»!

— Я не говорю про суд, я говорю про совесть.

— Кому нужна твоя совесть?

— С тобой сегодня нельзя нормально разговаривать.

— Если твоего директора и главного инженера поймают на их делишках, они отделаются обыкновенным выговором.

— Они «работают» так уж десять лет. Если подсчитать, можно было пол-Риги мужского населения одеть.

— Ну, хорошо, директора уволят, но в списках номенклатуры он все равно останется. Его назначат директором в другом месте. И он это знает. Может, ты думаешь, что в глазах своего начальства он станет хуже? Нет, облачится в терновый венок мученика, что в конце концов ему даже выгодно. Скажут — был свой парень, но не повезло, поскользнулся, какой-то подлец его подвел. Не будем забывать, что жульничал он ради нас всех. От плана его фабрики зависел план министерства, а от плана министерства — план республики, а от плана республики — план всего нашего огромного государства. Товарищи, это же государственное дело! В конце концов они и впрямь поверят, что делали нужное для государства дело. Потому что они подсчитывают проценты, а ты считаешь костюмы!

— Главную инженершу на некоторое время понизят до начальника цеха, — помолчав, продолжал Цауна. — Но потом директор ее снова возьмет к себе. Главным инженером или своим заместителем — в зависимости от того, какая единица по штату будет. Потому что она свой человек, а свой свояка видит издалека. Ее мышление притерлось к мышлению директора. Я себе в замы тоже не взял бы человека, который думает иначе, а тем более такого, у кого за свое «иначе» хватает смелости постоять. Взять такого к себе — значит причинить вред процентам плана и моей нервной системе.

— Но если…

— Хватит, поговорим лучше о бабах!

— Тут у тебя больше опыта, начинай…

— Ирена переберется к тебе?

— Нет, — Вильям насторожился.

— Тогда гляди в оба!

Альберт ничего не пояснил и заговорил о другом.

— Я забыл тебе сказать про земельный участок. Участка нет. Но продают фундамент с участком.

— Надо подумать…

— Думай на здоровье, только мне срочно надо дать ответ.

— Почему сами не хотят строиться?

— Вариант развода. Мужу остается машина и гараж, жене — квартира и участок, бабушке — дети. И все довольны.

Вошла Ирена с подносом. На нем стояли маленькие мисочки с разными салатами.

— На подносе очень удобно нести, — улыбалась она. — Нам тоже такой надо купить!

Цауна злорадно ухмыльнулся, но ни Ирена, ни Вильям этого не заметили. Ирена — потому что расставляла посуду на журнальном столике, уже накрытом хозяйкиным льняным полотенцем с большими неразборчивыми монограммами на концах. Вильям — потому что был очарован как бы расцветшей в этот вечер красотой Ирены. Он почти ощущал ее нежные ласки, мягкие волосы на своем плече, чувствовал губы и упругую грудь.

— Хороший диван, — сказал вдруг Цауна. — Твердоват.

Они с Вильямом подумали об одном и том же.

Шампанское в бокалах зашипело и опало.

— Прозит!

— Прозит!

— Прозит!

— А вы, сынок, совсем не пьете?

— Совсем.

— Вот уж повезло Иреночке — хорошо жить будет.

— Ах, какой вкусный салатик! — радовалась Ирена и казалась от этого еще красивее.

— Я тебя, дочка, научу готовить…

— Я буду прилежной ученицей.

— Мы с тобой уживемся!

Цауна еще раз многозначительно посмотрел на Вильяма. Тот был настолько ошеломлен, что не находил слов. Он ведь пригласил Ирену только так — скорее шутки ради, но она, видимо, чего-то недопоняла или не хотела понять. Но сегодня он ничего не скажет, чтобы не испортить вечер. Ни себе, ни ей.

В воскресенье Вильям с Цауной отправились посмотреть фундамент, который продавался вместе с участком. Это было километрах в тридцати от Риги и в получасе ходьбы от моря. Ночью подморозило, ухабы на дороге казались окаменевшими. С неба, сплошь затянутого тучами, сыпал редкий снег. Березы в аллее, вытянувшейся от железной дороги почти до самой дачной колонии, стояли без листьев. Голые молодые деревья — результат первого субботника — напоминали воткнутые в землю, растрепанные дворницкие метлы.

Колония застраивалась на осушенном болоте, изрезанном многочисленными отводными канавами, и теперь на ухоженной земле хорошо росли и кусты, и деревья, и живая изгородь.

— Зимой вообще все выглядит уныло, — сказал Цауна, уставясь на засохшие стебли помидоров: подвязанные к колышкам, они еще торчали кое-где на грядках.

Вильяма больше интересовали дома. Тут были двухэтажные с боковыми навесами для машин, были одноэтажные просторные, с такими огромными крытыми и открытыми верандами, что занимали весь участок, а покрытые тенниситом дорожки тянулись вдоль самого забора. Были консервативно-кубические, оштукатуренные и легкомысленно застекленные строения, и совсем маленькие — как будки для садового инвентаря на семейных огородах. По цвету они тоже были разными: от спокойного темно-зеленого, серого до яично-желтых, пестрые и яркие как картинки, но никакая краска не могла скрыть материальных возможностей застройщика: они были как на ладони.

Вильям и Цауна долго кружили по переулкам: названии улиц в колонии не существовало, здесь руководствовались только номерами земельных участков. Это отнюдь не означало, что номера соседствуют: вереница их вдруг обрывалась и возобновлялась совсем в другом месте.