Ирина Глебова - Ночные тени (сборник)

– Мироненко слов на ветер не бросает…

Мог Алик, услышав на ходу фразу, тут же ответить мгновенно придуманным стишком: «Нет, я не Байрон, я другой, я со здоровою ногой».

А некоторые его сочинения «ходили» по институту и даже по городу.

В коридорах власти

Разгорались страсти:

Разгорались страсти –

Раздавались сласти!

Лида же знала ещё и то, что, кроме неё, не мог знать никто. Утром, в постели, не до конца проснувшись, порой даже не разлепив глаз, Алик бормотал весёлые двустишья:

Ты ужасно соблазнительна –

Осязательно и зрительно!..

Как любила она эти «утренние двустишки»! Как вообще любила она его ищущий одобрения взгляд! Скажет каламбур, и первым делом поворачивается к ней – по-мальчишески наивные глаза словно спрашивают: «Ты поняла? Тебе понравилось?» Она всегда первой схватывала его шутки, всегда первой смеялась. И в эти минуты так любила его!

Когда Боря Мазер укатил за кордон и Александр стал владельцем и директором фирмы, а Лида к тому времени не работала уже в своём КБ, она охотно взялась помогать мужу. И оказалась отличным секретарём. Вела всю деловую переписку, печатала документы, ходила по инстанциям. И, конечно, была в курсе всех дел Александра. Тогда и он изменил своему обычному правилу, стал с ней всем делиться и во всём советоваться. И понял, что жена – лучший друг и единомышленник. Этот год стал для них прекрасным возвращением в молодость. Понимание, сочувствие, нежность… ведь было же это, было совсем недавно! А потом появился шеф, его племянник, вся их команда, помощь Лидии стала не нужна.

– Ну и хорошо, – сказал тогда Алик. – Ты такой груз тащила на себе, отдыхай.

Он всё ещё по инерции рассказывал ей о делах: сначала восторженно, потом с ироничным недоумением, незаметно ирония исчезла, а недоумение перешло в горечь и обиду. И вновь он замкнулся: рассказывал факты, но молчал о чувствах. И неожиданные вспышки гнева возобновились. Всё чаще и чаще виновницей всего плохого необъяснимым образом становилась она, Лидия. От этого сжимались душа и сердце, опускались руки, наваливалась безысходность, которую женщина ощущала, как сильную физическую усталость и приближение старости. Однажды в такой момент она и сказала тихо, скорее самой себе:

– Устала…

И Алик ответил зло, жестоко:

– Чего ты хнычешь? Другие ещё и за детьми ходят!..

Закружилась голова. Лидия ушла в ванную, открутила кран, стала стирать – машинально, не понимая, что делает, руки работали сами. А губы повторяли:

– Как он мог… Как он мог…

Так ударить, по самому больному, специально…

Наверное, эта фраза стала последней каплей из опрокинутой чаши… Чего? Скорее всего надежды – надежды на возвращение светлых времён. Потому что как раз на следующий день Лидия и встретила – во второй раз, – того, другого мужчину. Сашу…

Сказав свою обидную фразу да так и не поняв, как больно сделал ей, Александр вечером отбыл в командировку. В последнее время он стал часто уезжать – на три, четыре дня, иногда на неделю. Лидия плохо спала ночь, рано встала, начала убирать квартиру. Завтракать не хотелось, но часов в одиннадцать она подумала: «Пойду выпью кофейку». И пошла в своё любимое кафе «Сюрприз» – рядом, за углом.

Когда Карамышевы переселились в новую квартиру, кафе уже существовало. Здесь музыка играла приглушённо, над каждым столиком горели приятные, в зелёных абажурах светильники, кофе готовили отменный, пирожные очень вкусные. Кафе было популярным, но Александра и Лидию, молодых и общительных, многолюдность не пугала. Они ходили сюда часто, охотно. Но потом походы эти стали реже и сами собой прекратились. Но вот в последний год Лидия вновь стала заходить в «Сюрприз» – сама. Здесь кое-что изменилось: кафе теперь и днём, и под вечер пустовало. За считанными столиками сидели люди, хотя всё так же тихо играла музыка, уютно светились зелёные абажурчики, а кофе и пирожные оставались такими же отличными. Только в округе понастроили другие кафе – частные современные штучки с видео, бильярдом, роскошными тентами на улице, удобными подъездами для машин. Там жизнь бурлила – шикарно, шумно, напоказ. Лиде же нравилось посидеть в «Сюрпризе», почитать книгу, не торопясь надкусывать пирожные, попивать кофе. Здесь она отдыхала душой, да и воспоминания незримо витали…

Она вошла в кафе и сразу же увидела этого мужчину. Он сидел один за столиком, ел пиццу, вскинул на неё глаза и сразу стало ясно, что узнал. И Лидия узнала его. Где-то месяц назад, здесь же, в кафе, он не сводил с неё глаз, а когда выходил, так неловко споткнулся о стул, что выбил у неё из рук книгу. Поднял, бормоча извинения, и, смущённый, выскочил прочь. Теперь же он заметно обрадовался. Ей тоже было приятно: давно не ловили она такого откровенно-восторженного мужского взгляда. А незнакомец, дождавшись, когда она со своим кофе и пирожным сядет за столик, подсел к ней… Она и сама до конца не понимала, почему не отказалась от знакомства и, главное, почему час спустя они вдвоём оказались у неё в квартире, в постели. Наверное, сказались годами копившиеся обиды и эта последняя, вчерашняя. А ещё то, что звали мужчину тоже Александром, что, внешне похожий на её мужа, он был совсем другой – простоватый, наивный, говорливый, в самые интимные минуты вслух восторгался ею, так сладостно стонал, был так благодарен. Но главное – этот восторженный взгляд…

В их город Саша наезжал из Воронежа по делам какой-то фирмы, был разведён, одинок. Ещё дважды в его приезды они проводили ночи вместе. А в тот роковой последний раз он ехал вообще не сюда, а в Ростов. Просто завернул к ней на свой страх и риск и считал, что очень удачно – мужа дома не оказалось…

В те несколько секунд, когда Алик распахнул дверь спальни и Лидия ещё не успела увидеть карабин в его руках, она испытала странное чувство. Она поняла, что сразу же, с появлением у неё любовника, ждала и хотела этого столкновения. Хотела видеть на лице Алика и обиду, и недоумение, и ревность, и пробудившееся осознание того, что она, его жена, очень привлекательная женщина, что её могут любить, желать. И сквозь страх тех первых секунд она не смогла скрыть во взгляде торжества: «Наконец-то ты обратил на меня внимание!»

В шестом часу вечера, едва женщины вернулись из мастерской, в камеру зашёл дежурный надзиратель, назвал три фамилии, в том числе и Карамышеву. Сказал:

– Собирайте вещи, посуду, бельё, переводитесь в другую камеру.

Уже несколько дней шел разговор об очередной перетасовке заключённых. Это делалось периодически, чтоб не привыкали женщины друг к другу, не заводили друзей.

В полотняную сумку, к своим нескольким личным вещицам, Лидия положила миску, кружку, ложку, полотенце, сняла с матраса матрасовку, заменявшую простынь. Она была готова.