Дмитрий Стрешнев - Булкинъ и сынъ

Револьвер!...

Но Булкин-отец, так же не спеша, загреб на лету с тумбочки Смит и Вессон и сунул его в карман, словно бесполезную вещицу. Я смотрел на приближающихся злодеев, скованный ужасом. Бежать!... Но руки и ноги застыли, закоченели.

Булкины были уже совсем рядом. Они встали, хищно переглядываясь. Нехорошо ухмыльнулся младший - в глазах его сверкнула роковая молния. Он вынул из-за голенища засапожный ножик и передал чудовищное орудие гнусному папаше. Я увидел лезвие. Лезвие, посверкивая, дрожало в двух вершках от моей плоти. Вот уже в вершке... Холодное прикосновение...

Тьфу ты, пропасть, какой же дурацкий, поганый сон!...

10.

Хряпов сдержал обещание: на пребывание в его двухэтажных каменных пенатах грех было жаловаться. Мы ели семгу, белорыбицу, наваристые щи, бефстейки, нежное миножье мясо; пили смирновочку, абрикотин, наливочки Калинкина.

После обеда Хряпов обычно кусал горькую сигару, сплевывал кончик на ковер и говорил:

- Ну-с, господа, что я вам расскажу нынче...

Историй он знал превеликое множество. Конечно, в основном это были истории особенные: про коварный нрав торговли, про великие биржевые взлеты и не менее великие падения; про могучие династии, раскинувшиеся над Россией, словно вековые дубы, и всосавшиеся корнями в ее недра; про ловкий купеческий ум; про особый, веками сложившийся устав жизни рыцарей оборота и дивиденда... Нет нужды излагать все эти рассказы, иногда жестокие, иногда смешные, из которых каждый третий был годен для пера Островского и высокой сцены Малого.

- Дед мой, Сила Севостьяныч, - рассказывал Хряпов, - сначала гонял баржи по Волге и Каме... То есть, не он, конечно, гонял, а сначала водили бурлаки, а после - пароходы. Дед был хозяин. Но не брезговал и сам сотню мешков на баржу перекидать или из одного котла на сволочи с мужиками похарчиться. К делу своему был привязан. Самый большой пароход так и назвал: "Силантий Хряпов". И то - как же иначе?... Отец, Елисей Силыч, в семье младшим сыном был, кроме него - три брата. К закату жизни дед каждому по делу дал, чтобы на ноги вставали, карабкались. Да-с... Был дед суров, бабку, как водится, в гроб загнал. Отца, однако, любил. Малость охладел он, когда отец на матери женился - наперекор ему из благородных да небогатых взял. Не принял дед молодую, а отец свой дом построил и рояль купил. Для деда же рояль - что гроб; как встретит отца, так непременно: "Как раяля поживает?" А то и по шее...Сам же старик так и помер в деревянном пятистенке с антресолями, за воротами с петухами; бороду чесал - борода была черная, угольная... Но, господа, то, о чем я хочу рассказать впереди. В ту пору родился я - первый и последний у папеньки с маменькой, дорогое чадо, дедов внук. Едва успели завязать пуповину - у крыльца стук, звон, малиновые рубахи - приехал Сила Севостьянович - корень династии - со свитой: так и так, прибыли крестить, как наречете? Матушка моя с батюшкой переглянулись да и отвечают: Сильвестром. "Сильвёрстой?? Да на то ли я тебя едрёнова дурака (это дед в адрес отца) в гимназеях учил да по шее костылял, чтоб ты такое приказницкое холопское имя выдумал, вон у меня Сильвёстра к мануфактуре приставлен, на счетах штуки сукна костеряет! Ах, ах!.." - и понес, конечно, на весь околоток. "Сейчас же, говорит, к попу, и чтоб при мне охрестили в имя, для нашего звания солидное". Хвать-похвать меня, младенца, попу - две беленьких, дьякон за купель да святцы, дед ему: "Брось книжку, хрести Савватием, по прадеду. То-то орел был - в висок телеша валил". Ништо-о! Окрестили. "То-то, Сильвёстра паршивая!" - сказал дед и укатил довольный. Матери, конечно - уксусный компресс; во всем доме переполох, словно с четырех концов подпалили. Охи, вздохи... А что делать?.. - Хряпов театрально развел руками и осклабился. - Вот я, господа, Савватий по паспорту, внук своего деда; с роялью и Поль де Коком в одном углу, балалайкой в другом и бочкой моченой брусники в подвале...

"Убей бог, - подумал я. - Ни балалайки, ни лаптей я здесь ни в каком углу не видел... и бруснички тоже что-то не едали..."

Однако эти повести о толстозадых гениях российской торговли, никак не похожих на крылоногих Меркуриев, стали в конце-концов в нашем заточении традиционны, как десерт. Иногда рассказывал кто-нибудь из нас: я - о курьезах редакционной суматохи, Фундуклиди - о суровых нравах сыска; все смеялись над забавными коллизиями, грек ронял салфетку или вилку, и все смеялись пуще, а Хряпов говорил:

- А всё-таки мы, господа, чертовски приятная компания.

Однажды мы только что дослушали очередной рассказ и кончали смеяться, как вошел Степан и сказал:

- Письмо.

- Подай сюда, - приказал Хряпов.

Он взял конверт, повертел, проткнул вилкой и достал четвертушку почтовой бумаги.

Фундуклиди выразительно посмотрел на меня.

"Небось, снова от управляющего... Сальдо-бульдо - и пожалуйте, сто тысяч в кармане", - примерно так означал его взгляд.

Но хозяин дома вдруг издал звук, никак не похожий на крик счастливого капиталиста. Напротив, это был хрип человека, которого схватили за горло. Хряпов посмотрел на нас, и мы увидели с т р а х. В тот же миг я отбросил стул и выдернул из пальцев Савватия Елисеевича послание, на секунду опередив детектива.

На почтовой четвертушке было написано карандашом все тем же квадратным искаженным почерком: "Зачем вы наняли этих идиотов?"

Я почувствовал, как мускулы мои натянулись, и в голове стало сухо, ясно и звонко - как перед смертельной опасностью. Листок перешел к Фундуклиди. Тот прочитал, и лицо его обмякло и потухло; он заерзал на стуле.

Секунду мы молчали, а потом заговорили разом, словно ужаленные внезапно пробежавшей искрой:

- Неслыханно!

- Господа! Это уже не фунт изюму!

- Я так и предполагал: за домом смотрят!...

- Штемптель смотрите...Штемптель!

И - хором:

- Степан! Откуда письмо?..

- Да как - откудова, - ответил Степан невозмутимо. - Поштовик принес... обнаковенно. Десять минут тому.

- Что за поштовик?

- Митрий, человек известный. Почитай, лет семь уже письма носит.

Фундуклиди завладел конвертом.

- Отправлено вчерашнего дня с телеграфа на наш адрес, глубокомысленно высказался он.

- На чей же еще адрес может быть отправлено! - хмыкнул я.

- Иди, Степан, свободен, - сделал нервный жест Хряпов.

Степан наклонил увитую баками голову и вышел.

- Адрес... надписан неровным квадратным почерком... очевидно, левой рукой... с целью ввести следствие в заблуждение... - бормотал Фундуклиди.

- Какое там заблуждение! - сказал я. - Как день ясно: за домом следят крепко, точно кот за мышиной норой. Как вы, Савватий Елисеевич, полагаете?

- П-пожалуй, - слегка заикаясь, согласился Хряпов. - И что же нам делать?

Я пожал плечами.

- Ждать, как мы договорились. Вы же сами были сторонник того, чтобы...