Мария Ильина - Точка возврата

— Может быть, еще чаю?

— Давайте! — дернулся, побледнел, будто уличенный в бессилии. Не глядя, отхлебнул из чашки, обжегся, шепотом чертыхнулся.

Она всплеснула руками, посмотрела сочувственно, без сдавленных смешков. Длинные тонкие пальцы перебирали край скатерти, двигались медленно, как щупальца морской звезды под прозрачной толщей воды. «Ну, пойми ее! Иначе ты зря засветился! И вовсе она не уродина, просто иная, слепленная не совсем по стандарту, вроде необычной игрушки. Чебурашки, например.» От такой ассоциации должно было стать смешно, но почему-то не выходило. Тоскливо, муторно. Скорее переходить к делу. Если чутье не обманывает, убийство ребенка должно тронуть ее, расшевелить. Филин спотыкался о собственный торопливый формализм, понимая, что как обычно — нельзя, нужно достучаться до чувств. А с этим было туго, не умел, другое дело — прижать заведомо виновного, сыграть на страхе. Заговорил, смущаясь, будто школьник на собрании. На ум приходили одни лишь штампы, сухие, вроде старого газетного хлама: безвинный младенец, убитые горем родители, банда подростков. Она слушала серьезно и очень внимательно, не перебивая, а будто обдумывая что-то. Когда Макс кинул в разговор слово «Шредер», на ее лице не отразилось ничего, уловка пропала даром. Вытащил последний козырь: сим-карта на липовое имя, купленная у метро.

— Что в этом такого? Все почти так покупают «симки». Я уж и не помню даже.

— Но с вашей звонил преступник! Шредер! Кличка ничего вам не говорит? — Макс начинал раздражаться.

— Шредер? Впервые слышу. Правда! Если вы так сложно подбираетесь к моему парню, то он — Виктор, без всяких кличек. Я действительно покупала «симку» по его просьбе, ну и что? Не мог он убить младенца! Не мог — и все! — разволновалась, разнервничалась.

— Неужто он ботаник, маменькин сынок?! Вы даже ничего не говорите в его оправдание, никаких фактов, одни эмоции, заметили? — Макс разозлился. — Еще скажите: он хороший, потому что я его люблю!

— И скажу! И он меня любит! Но ничего о себе не говорит, правда. Год молчит, как разведчик. Я даже не знаю, где его искать, сам приходит, потом исчезает на время, — она нервно застучала пальцами по столу, надкусила пирожок, бросила. — Поймите, я спрашивала много раз, переводит разговор или отшучивается. А в последний раз, знаете, что выдал: тебя берегу! Подумала: зачем искать недостатки, ведь можно и найти.

«Да уж, черт возьми, с такой логикой не поспоришь!»

— И чем, по-вашему, он занимается?

Олеся смутилась, покраснела, потом собралась с силами и кинула, будто вызов:

— Наверное, криминал! Но серьезный, организованный, не маньячество, не убийство младенцев!

— Тем не менее годовалый ребенок мертв! И Шредера там видели! В марсианских глазах ужас, затем проблеск надежды:

— Может, Виктор и Шредер — разные люди?

— Маловероятно! — теперь ее догнуть, дожать. — Вспомните все, что с ним связано: имена, фамилии, адреса, кликухи какие-нибудь, наконец. Должна быть какая-то зацепка, он часто бывал у вас.

— Нет же! Ничего! — повторила спокойно, уверенно, как для тупого. Макса вдруг осенило:

— А познакомились вы где? Может, клубы, тусовки?

— Не хожу в такие места! — возмутилась, будто оклеветали. — За городом мы встретились. Я бабушку навещала, она в Соколове круглый год живет, домик у нее зимний, теплый, уютный. Приезжаю, привожу ей продукты два-три раза в месяц, — лицо Леси сделалось мечтательным, взгляд невидящим. — В прошлом феврале это было, четырнадцатого, в День влюбленных. Я возвращалась затемно, дорога скользкая (там совсем не чистят), фонарей почти нет, так что под ноги приходилось смотреть, чтобы не упасть. А тут ватага подростков, в черных куртках с заклепками, злые, наглые, окружили, задираться начали. Испугалась, обмерла: шансов нет ни убежать, ни договориться. Парень шагнул ко мне, глаза водянистые, волчьи, пустые. И тут вышел он и просто взмахнул рукой, будто отгоняя мух, мальчишки покорно отошли в темноту, подчинились хозяину. Я тогда испугалась еще сильней, а он угадал, прочел мои мысли, подал руку и вывел на свет, посадил в электричку. Сила была в нем, спокойная сила, ни в ком я не встречала такой.

«С этим как раз все ясно! Девки клюют на братков, обрыдли им диванные мальчики. Хорошо, хоть какая-то зацепка появилась!»

— Соколово — это здесь, по Щелковской дороге?

— Да! Только не живет он там! Я проверяла. «Ну, это смотря как искать!»

Макс задумался.

Темно, сыро, мерзко, оранжевый свет фонаря дрожал в грязной луже. Собственный дом впереди, холодный и бесприютный, как никогда. Валерий шагал тяжело, через силу, измученный, выжатый. Но самое главное — грязный после дотошного, бездушного допроса, будто признался во всех грехах, ведомых и неведомых, вольных и невольных. Откуда это? Что-то церковное? Только там исповедь дает облегчение, а здесь рождает тревогу, злую и давящую, замешанную на общем полнейшем бессилии. «Лишь бы Лада вернулась живой! Что можно сделать для этого?» Волнение сдавливало грудь, мешало дышать, застилало все вокруг. Ничего нет, кроме этой внутренней стянутости. Темная фигура окликнула, тихонько дернула за рукав. Какая-то бабка мельтешила на краю восприятия.

— Товарищ, подождите! Постойте!

«Кто кому сейчас товарищ? Неуместный намек на невозможность братства».

Остановился, присмотрелся устало и нехотя, будто через силу. Старуха, но не ведьма из тех, что крутятся в его жизни последние дни. Открытое, умное, приятное лицо. Бабушка, которая нужна была в детстве, но так и не появилась.

Она решительно преградила ему дорогу, пристально всмотрелась в лицо.

— Вы Лугов Валерий Юрьевич?

— Да, а что? — разве можно сегодня чему-то удивляться.

— Смирнова Валентина Павловна! — четко и слегка церемонно представилась старушка. — Нужно с вами поговорить! Очень! Жизненно важно! — во взгляде страх и мольба.

«Последнее время все жизненно, вернее, смертельно важно! Слишком всерьез».

— Поднимемся ко мне. Там и расскажете!

Когда это он приглашал к себе незнакомых? Ну да теперь все равно…

Старушка застенчиво жалась в прихожей, мяла в руках пальто, пока Валерий не догадался показать, где повесить. Босиком, на носочках, прошла в кухню, сочувственно оглядела руины былого уюта и начала аккуратно составлять в мойку грязную посуду, вытирать стол. Валерий думал было остановить ее, но молча опустился на стул. Ему нравилась эта забота, от нее становилось светло и радостно, и даже тревога уползала в тень. Бабушка с извиняющейся улыбкой заварила чай и налила ему полную кружку.

«Угощают, как гостя! Ну и пусть!»

Она села рядом, кивнула на фингал под глазом, покачала головой: