Олег Егоров - Правила игры

— Садись, добрый человек. — Боцман щелкнул пальцами, и громила швырнул меня на свободный стул. — Рассказывай, зачем тебе Стрижа.

Окинув беглым взглядом просторный зал, я понял, что посетителей в ресторане давненько не принимали.

— Что ж ты замолчал? — Боцман подбросил в камин пару поленьев. — Ты не молчи. У нас балагуров любят. Верно, Мишаня? Молчунов у нас бьют по почкам.

Громила заржал. Шутка пришлась ему по душе. Я уже собрался отлить Боцману порядочную пулю вроде того, что Стриж приходится мне седьмой водой на киселе и все такое прочее, как дверь вздрогнула от удара.

— Что-то к нам зачастили сегодня, — молвил Боцман. — Мишаня, поди-ка прими там, кого Бог послал.

Если б кого Бог и послал, так это Боцмана. За его смиренной внешностью и простецким говорком угадывался настоящий душегуб. Я б его сам послал, будь на то моя воля.

Мишаня, переваливаясь с ноги на ногу, словно его лесной тезка, затопал на выход.

— Отскочи, параша! Штифты закрою! — услышал я сзади голос Гудвина.

Похоже, ему надоело мерзнуть на улице.

— Кто это у нас там по фене ботает? — удивился Боцман.

— Ты кто?! — спросил Мишаня ушлого бродягу.

— Адмирал! — рявкнул Гудвин.

— Какой адмирал?! — продолжал допытываться любознательный Мишаня.

Я обернулся. Мне тоже стало интересно, какой Гудвин адмирал.

— Нахимов! — Гудвин боднул громилу макушкой.

— Ой! — сказал Мишаня, хватаясь за живот и отступая в сторону.

Скорее мой спутник был похож на флотоводца Нельсона, если уж между адмиралами выбирать. Уронив на пол футляр с протезом при виде сидящего у камина мужичка, он распахнул свои объятия:

— Боцман! Боцман, черт старый!

— Невезуха! — Мужичок вскочил, опрокинув табуретку.

И два уркагана бросились хлопать друг дружку по плечам.

По лагерной кличке Гудвина я догадался, что и там он успел себя зарекомендовать как полный неудачник.

— Ты как здесь?! — Боцман потащил бродягу к столу, украшенному разнокалиберными бутылками. — Давай за встречу по маленькой! Глаз-то куда делся?!

— Голубь клюнул, — ответствовал Гудвин. — Давай уж по большой!

— Почему-то я не удивляюсь, — наполняя стопки, заметил Боцман.

Мы с Мишаней на этом празднике остались наблюдателями.

— А это кто? — Боцман проткнул пальцем воздух в моем направлении, когда они отметили нечаянную встречу.

— Да хрен его знает. — Гудвин потащил к себе тарелки с разносолами и маринованными грибками.

Лицо у меня вытянулось, но под бинтами этого никто не заметил.

— Шучу, — сказал Гудвин, закусывая с чавканьем и сопением. — Кореш мой. От ментов бегает.

— А чего морда замотана? — поинтересовался старый бандит.

— Морда-то?! — Гудвин задумчиво посмотрел на меня и высморкался под ноги. — Я ж говорю: от ментов бегает! Пятерых замочил! Вот и пришлось ему пластическую операцию сделать!

— Вон как! — закряхтел Боцман. — А мой-то Мишаня чуть ему шею не свернул! Ну иди, человек хороший! Отведай, что Бог послал, да расскажи о наболевшем!

Наболело у меня за последние месяцы много, но всего я Боцману рассказывать не стал. Рассказал только, что за Стрижом должок имеется и пришел я его сполна получить, потому как операция моя пластическая в немалые деньги стала.

— Должок?! — Боцман с Мишаней переглянулись. — Должок! Ты понял, да?! Он со Стрижа должок пришел получить!

Смеялись они долго и заразительно.

— Ой, не могу! — вытирая слезы, хрюкнул Боцман. — Должок!

И вдруг сделался серьезным.

— На небе получишь. — Он подцепил вилкой груздь и отправил в рот. — Я сам бы получил, да не спешу туда. Стрижа твоего неделю назад какой-то маньяк ножичком почикал. Мишаня, принеси-ка еще дровишек.

Громила, не переча, отправился за топливом.

— Я над ним крышей был, — поведал нам Боцман. — Мы — народ сельский: ведем себя тихо, беспредела не чиним. Или столичным твой Стриж поганку завернул, или, как с тобой, за долги его пописали. Мы с покойничком в доле состоим, так что я вот теперь хозяйство принимаю. На днях покупателей жду.

В общем-то это все, что я хотел выяснить. Стрижа, как и Варданяна, зарезали. Значит, размен фигур состоялся. Офицер Стриж из последней шеренги, «мастер кинжальных проходов», как отметил Митька Вайс, и, как его именовали в средневековой прозе, «лучник», пал на шахматном поле боя. Последние сомнения насчет существа игры, в которой я и сам принимал посильное участие, у меня угасли. Угасли, как уголек на кончике сигареты, раздавленной в пепельнице, когда я дослушал повествование Боцмана.

Соседи по нарам еще долго вспоминали прежнее свое лагерное житье-бытье, но меня это не интересовало. Интересовало меня, как я доберусь до второго «гроссмейстера». Он был для меня поважней, чем Аркадий Петрович Маевский. Это он занес меня в список смертников, поставил в пеший строй, обреченный на истребление, и с него я хотел за это спросить в первую очередь.

Изучив персональные дела четверых бывших «полярников», отложенные в долгий ящик под нижней полкой нашего с Гудвином купе, я почерпнул из них дополнительные сведения, придавшие Митькиной версии сравнительно законченный характер. Сравнился без особых усилий Отар Кипиани, младший менеджер финансово-промышленной группы, с убиенным охранником филиала «Дека-Банка» Семеновым, и без видимых натяжек сопоставился утопленник Вирки с исполнительным директором бельгийского отделения «Третьего полюса» Рокотовым. Совпали примерно и даты их «выбывания». Добавив к ним Стрижа с Варданяном, я приобрел таким образом схему размена более-менее равнозначных фигур. Что и требовалось доказать.

Итак, шахматная партия существовала. Ставки в ней, судя по количеству пролитой крови, были чрезвычайно высоки. По гипотетическим условиям игры соперники лишь утратили возможность ее продолжения из-за моей феноменальной живучести. Остановить же партию вовсе какими-то жалкими публикациями-однодневками было утопией. Остановить я ее мог только прямым попаданием в голову извращенца Маевского. Подобрался я к нему раз, сумел бы подобраться и второй. Тем более обладая его адресами и явками. А ежели не подобраться, так подстрелить с дальней дистанции. Я, конечно, не Ли Харви Освальд, но и Маевский не президент супердержавы. Что до нравственного аспекта подобного мероприятия, то здесь я и вовсе чувствовал себя неуязвимым: прикончить бешеную собаку — поступок благой со всех точек зрения. Здесь я только оказал бы услугу себе и обществу. А рассуждать о подмене собой органов юстиции при наличии в этих органах такой сволочи, как следователь Задиракин, было в моем положении верхом фарисейства и глупости. Загвоздка была совсем в ином. Остановив игру на нынешней ее стадии, я спокойно бы вернулся к своей оседлой жизни и сохранил бы ее всем остальным кандидатам в покойники. А победитель отпраздновал бы свой досрочный успех. Вот это обстоятельство и удерживало меня всерьез от нанесения превентивного удара. Победителей, как известно, не судят. Тем более что и судить-то в данном случае было бы некого. Кто он, этот самый победитель, я так бы никогда и не узнал. А смерть Ивана Ильича, как и гибель еще пятнадцати ни в чем не повинных душ, осталась бы не отомщенной. Сидя в купе и размышляя таким приблизительно манером, на беду свою, да и не на свою, я думал о мертвых больше, чем о живых. Праведное чувство мести подталкивало меня на поиски второго шахматиста, и не ведал я, какой ценой они будут оплачены в самом ближайшем будущем.