Алексей Макеев - Смерть расписывается кровью

– Вот что, – решительно и твердо сказал Станислав, – я предлагаю тебе сделку. Я согласен пойти на серьезное служебное нарушение. Не буду врать: не из-за того, что мне так уж жаль тебя. Хоть, поверь, и этот момент присутствует. Но в основном – в интересах дела, которым я сейчас занимаюсь. Мне некогда долго и вдумчиво раскрывать тебя по всем правилам. Да и не слишком хочется, откровенно говоря. Ты скоро перед таким судом предстанешь, что…

– Не верю я в тот суд, – тихо откликнулся Осинцев и тяжело сглотнул.

– А там все равно, веришь ты или нет. Впрочем, твое дело. Но зачем тебя зря мучить? Давай так: ты мне под протокол рассказываешь подробно все. Про Кислогорск. Про ссору в поезде и смерть Иннокентия Кайлинского. Про то, что произошло здесь, в Москве. Не верю я в то, что ты не знаешь, кто и почему тебя порезал! Подписываешь протокол. На это у тебя должно сил хватить. Правая рука шевелится? Ну, вот… А я даю тебе честное слово офицера, что пущу твои признания в ход только после твоей смерти. Нет, я неточно выразился. Что касается того или тех, кто тебя на эту койку уложил, кто тебя, Осинцев, по сути убил, тут я примусь за дело сразу же. И, смею тебя заверить, мы с Гуровым, с моим начальником, их найдем. Пойми: я тебе не вру и то, что обещаю, выполню.

Осинцев молчал, но дыхание его заметно участилось, стало неровным. Станислав, сыграв в открытую, сделал совершенно правильный ход. Да, в обычных условиях любое сотрудничество с заклятыми врагами, с ментами, было для Сергея немыслимым. Есть свои. Блатные. Братки. Кореша. А есть менты. Своих сдавать нельзя! Будь у него хоть тень надежды на то, что удастся выкарабкаться, послал бы Оса полковника Крячко по известному маршруту. Но не было даже тени. А близость неминуемой смерти здорово меняет людей…

А крысятничать со своими поподлому можно?! Так какие же они ему, Сергею Осинцеву, свои?! Хороши кореша! После того, что они с ним сделали, после того, как сами нарушили неписаные законы… Нет, была бы даже малейшая возможность расплатиться самому, ни слова бы он не сказал. Только не предвиделось такой возможности. Так какого же черта?! Если бы мент ничего не знал о смертях этого типа в Кислогорске и Кайлинского!.. Однако он откуда-то знает, пусть не все, но главное: что убивал он, Оса. И, может быть, стоит отомстить отморозкам? Пусть и руками ментов. Тогда ему спокойнее будет расставаться с этим миром. Только вот можно ли положиться на слово мента? Выполнит ли он свое обещание, получив признание Осинцева? Оставит ли его в покое на то недолгое время, которое Осе осталось?

– Я не первый год своим ремеслом занимаюсь, – продолжал меж тем Крячко. – Не могу поверить, чтобы тебя ножом какие-то мелкие шпанцы ткнули. Наверняка нападение на тебя не было случайным, не бывает таких случайностей! Ведь везли вы с Кайлинским что-то в Москву! Я даже скажу тебе, что. Один документ. Старинный. Угадал?

Крячко опять же блефовал напропалую, весь его разговор с Осинцевым был построен на зыбких догадках, которые Станислав преподносил Сергею Осинцеву как установленные факты. Но эти догадки прекрасно укладывались в единую концепцию, а проверить, насколько они доказательны, Осинцев никак не мог. Поэтому снова сработало.

«И это он знает… – безнадежно подумал Осинцев. – Умный, зараза…»

Полковнику Крячко повезло! Он дважды упомянул фамилию Гурова, и сейчас Осинцев вдруг вспомнил, где он ее слышал. И в каком контексте. Там же, где с Зиминым познакомился. В ИТК строгого режима номер 130/11. Длинными зимними вечерами о чем только не заходил треп в бараке. Народец в ИТК подобрался тертый и битый, было, чем поделиться. Крячко знал, что говорил, когда упомянул про курсы повышения квалификации.

Разговаривали и о ментах. Как же извечных врагов не помянуть добрым словом. Есть среди блатных такая известная байка: сидят двое братков на берегу реки, один говорит другому, что самая его большая мечта – это чтобы по течению мимо них менты в гробах проплывали. Тот вяло возражает, что, мол, есть совсем поганые менты, а есть – ничего. Порядочные. На что слышит категоричный ответ: вот пусть поганые в плохих гробах плывут, а которые ничего – в хороших!

Так вот, в одном из таких разговоров и услышал Осинцев о московском сыскаре полковнике Льве Гурове. Причем отзывался о нем один из соседей Осы и Зимы по бараку, здоровенный детина по кличке Барин, очень уважительно. Дескать, опасен полковник, как гремучая змея, и хватка у него почище капкана медвежьего, но… Но в туфте не замечен, пакетик героина или замазанный ствол в карман не подсунет. А главное – железно держит слово. Уж если чего сказал… Вот и Барину в обмен на чистяк – чистосердечное признание – обещал переквалификацию статьи. И обещание выполнил! С умышленного убийства с отягчающими на причинение тяжких телесных повреждений, повлекших впоследствии смерть потерпевшего. Разница для понимающих людей громадная. Особенно, когда две ходки за спиной уже есть. Тут же слова Барина подтвердил еще один москвич. Нет, сам он с Гуровым дел не имел. Бог миловал. Но слышал многое…

Так что по всему выходило, достоин полковник Гуров хорошего гроба! Отложилась эта фамилия где-то в подсознании Сереги Осинцева, канула в глубины памяти. А теперь вот всплыла.

Все правильно. Была у Льва Ивановича такая излюбленная фраза: «А я что, даром пашу огород третий десяток лет? Можно иногда и урожай собирать!» Это рассуждение относилось в полной мере и к той настороженно-злобной уважительности, с какой смотрел на пару Гуров – Крячко московский криминалитет. Была у этих двух незаурядных сыщиков вполне определенная репутация. А репутация – такая хитрая штука, что сначала ты работаешь на нее, а потом она на тебя. Москва же – столица России во всех смыслах. В том числе и криминальная столица, а поэтому серьезная братва не только в Москве, но и на периферии кое-что слышала о полковнике Гурове и его друге и соратнике.

Крячко внимательно следил за выражением лица Осинцева. И в какой-то момент понял: тот словно переламывал что-то в себе, принимал ответственное решение. Теперь мягко подтолкнуть его в нужную сторону. Так, чтобы не спугнуть.

– Ты, Сергей, конечно, можешь мне не поверить. Можешь молчать. Но послушай, нельзя же так… Ведь если я прав, получается, что двух человек ты положил совершенно зазря! Разве нет, Осинцев? Если тебя впрямь порезали из-за того, что вы в Москву на пару с Кайлинским в клювиках тащили, так, выходит, ты для своих же убийц всю грязную работу сделал, а? Что, в самом деле не понимаешь этого? Неужели не обидно?

Болевую точку зацеплял раз за разом Станислав. Волком выть хотелось Сергею Осинцеву от жгучей обиды и бессилия. Дави на него сейчас Крячко, пугай его, кричи на него, ничего бы не вышло. Но вот так, осторожно, мелкими шажками подводя к нужному решению…