Алексей Макеев - Смерть расписывается кровью

– Рискни довериться мне, – подчеркнуто медленно произнес Крячко. – Для начала ответь: был у вас с Кайлинским документ, о котором я толкую? Решайся, Сергей. Ну?

– Чем ты подтвердишь, полковник, что сдержишь свое обещание? – едва слышно спросил Оса. – Что не обманешь, что дашь мне спокойно умереть, не будешь больше мурыжить? Какие гарантии?

– Ого! Сразу видать образованного человека, – чуточку насмешливо протянул Станислав, но насмешка была мягкой. – Слова какие знаешь… Ну какие я тебе могу дать гарантии, Осинцев? Письменное обязательство, что ли? Не смеши, у нас тут не шпионский роман. Подумай сам. Чем, кроме честного слова офицера милиции, я могу тебе доказать свою искренность?

– Посмотри мне в глаза, – тихо произнес Осинцев. – Просто посмотри. Я пойму, правду ты говоришь или врешь.

Минуту в палате стояла напряженная тишина, которую только подчеркивало хриплое и неровное дыхание Сергея.

Когда за спиной уже слышны приближающиеся шаги старухи с косой и спасения от скорой встречи с ней не предвидится, это по-разному влияет на людей. Кто-то впадает в панику, в животный ужас, стремительно глупеет. А некоторые, наоборот, становятся на это время, на последний срок, умнее и проницательнее.

Сергей Осинцев относился ко вторым.

– Хорошо, – сказал Осинцев, опустив глаза. – Как, говоришь, фамилия твоего начальника? Гуров, значит? Приходилось мне о нем слышать кое-что… Никогда я ментам не верил, а тебе попробую. Да, был у Кеши документ. Письмо. Старое. Разорванное пополам. Нет, не Кешей. Оно раньше разорвано было, мне Кеша сказал. Его Кеша в Москву и вез. Хотел загнать. А я у него вроде как охранником. Чтобы не кинули. Только Кеша сам еще тем кидалой оказался.

– Зачем было убивать Андронова? – спросил Крячко. – Да, того мужика, которого ты в переулке ножом ударил.

– Не знаю толком, это Кешина идея. Он мне сразу сказал, что если подаст мне один знак, то этого типа нужно мочить. Быстро и наверняка. И пообещал мне заплатить за это штуку баксов. А потом, в поезде… Мы с ним быстро в одном купе оказались, я местами с его соседкой поменялся. Кеша дерганый был, нервный. Трясло его.

«Еще бы, – подумал Станислав. – Будешь тут нервным! Одно дело – приторговывать втихую архивными документами, и совсем другое – стать организатором и соучастником убийства. А ликвидация Андронова, скорее всего, была вызвана тем, что Кайлинский опасался конкуренции с его стороны. И разглашения информации. Иннокентий сразу понял, какие деньги на кону. И вовсе не хотел делиться с Андроновым. Собирался найти свой канал для продажи письма. Андронов становился не просто ненужным, он становился опасным. И Кайлинский подстраховался».

– Меня тоже потряхивало. Мы крепко выпили. И Кеша проговорился. Стал хвастать, какой он крутой и какой документ ценный. Что того типа надо, дескать, было мочкануть, чтобы он всю малину не испортил, не связался с Москвой. Тогда, мол, Кеше удачи там не будет, у типа в Москве прихваты, он там ходы знает и для Кеши их закроет. Чтобы тамошний народ с Кешей дела вообще не имел. Чтобы, значит, самому присосаться. А если не получится – то стукнуть. Чтобы никому не досталось, просекаешь, полковник? А Кеша жадный был до невозможности. Тут меня проняло, я понял, что дело об очень больших деньгах идет!

«Ясно, – решил для себя Крячко. – Кайлинский наверняка неплохо знал господина Андронова, раз раньше крутил с ним дела, мог представить, чего от того следует ожидать, в случае, если даже дело у Кайлинского выгорит, а своего консультанта он в долю не возьмет, оставит с носом. Андронов при таком варианте мог пойти на примитивный шантаж. Проще было сразу обезопасить себя от неприятной возможности. Нет человека – нет проблемы…»

– И ты решил, что тысяча баксов – маловато? – усмехнулся Крячко. – Аппетит разыгрался?

– Да. И не видел я еще этих баксов. Он обещал расплатиться, когда бумаженцию толкнет. Если бы в Кислогорске сразу мне деньги отдал, ничего бы не было. Не поехал бы я с ним в Москву. Но убивать я его не собирался. Так получилось. До чего же по-дурацки.

Осинцев устало прикрыл глаза. Который раз перед его внутренним взором предстали события той ночи. Словно запись в мозгу прокручивалась.

Спальный вагон мерно постукивал колесами на стыках рельс, в приоткрытое окошко двухместного купе врывался, потрепывая занавеску, поток прохладного ночного воздуха, а двое человек, сидящие напротив друг друга за столиком, все больше наливались водкой и взаимной злобой. Со дна души Сергея Осинцева мутной волной поднималась жгучая обида. Как же так?! Его хотят кинуть, бросить жалкую подачку…

– Я сказал ему, – Осинцев облизал пересохшие губы, – что хочу войти в долю. Получить тридцать процентов. Даже не половину, понял, полковник? Даже не половину… А он…

Трусом Иннокентий Кайлинский не был, а был он жадным хамом и дураком, плохо разбиравшимся в людях и жизненных ситуациях. К тому же он был уже изрядно пьян и перевозбужден, а такое состояние не способствует осторожности. Лицо его исказилось, налилось кровью. Как это ничтожество, этот уголовник смеет чего-то требовать? Даже не представляя, о чем идет речь! Нет, какова наглость! Ну, сейчас он поставит школьного приятеля на место. Кайлинский резко вскочил…

– Дай закурить, полковник, – попросил Осинцев. – Знаю, что тут нельзя. Что мне вообще нельзя, тоже знаю. Плевать. Что уж теперь! Все едино помирать скоро! Который месяц о сигарете мечтаю.

Крячко пожал плечами, молча протянул Осинцеву сигарету, щелкнул зажигалкой. Свободной левой рукой – в правой торчала иголка системы – Осинцев поднес сигарету ко рту. Затянулся, закашлялся… Ах, до чего же приятно закружилась голова! Ну, спасибо, ментяра. Тебе за эту сигаретку пару грехов спишут.

– Сам виноват. Он тогда заорал на меня, что вообще, дескать, ничего не даст, – переведя дух, сказал Сергей. – А если, мол, я буду выдрючиваться, так он заявит на меня. Что я того типа пришил. А он вроде как свидетель случайный. Никогда бы он этого не сделал, вдвоем бы тонуть пришлось. Дурак. Прошмандовка мелкая. Напугать меня хотел. Я с ходу вломил ему в рыло. Он ответил, он сильный мужик был. Решительный. И не робкого десятка. Разъярился. От жадности своей дурной. Я тоже в ярость впал. Но даже тогда убивать не хотел! Разве что отметелить как следует. Проучить. Да вот только…

Удар Кайлинского, в который он вложил весь свой вес, пришелся точно в челюсть Сергею, отшвырнул его в угол купе. Голова Осинцева стукнулась о стенку, рот наполнился кровью. Сергей резко выпрямил ногу, попытался попасть Кайлинскому в пах. Промахнулся.

– А, блатота вшивая, – зашипел Иннокентий, – словил, каз-зел безрогий?!

Ох, не стоит так называть человека, прошедшего зону!.. На глаза Осинцева упала багровая пелена ярости, кулаки словно свинцом налились. Вкус собственной крови во рту туманил сознание. Секунда – и он снова оказался на ногах, одним движением сгреб Иннокентия за грудки. Сцепившихся подельников разделял только узенький столик спального купе. Оба были пьяны, но не до такой степени, когда падаешь без сил, а как раз до состояния повышенной агрессивности, когда человеку становится море по колено. Когда и жизнь противника, и своя жизнь гроша ломаного не стоит.