Анна Михалева - Сама себе враг

— С таким же успехом он может быть просто сумасшедшим театралом, который мечтает поставить «Гамлета» на свой лад, — улыбнулась Алена. — Для начала он выбрал исполнителей. Его не устраивало решение главного, касающееся основных действующих лиц спектакля. И убийце удалось навязать свою волю режиссеру. Ему понадобилось продолжение репетиций — и репетиции возобновились.

— Ты думаешь, что он стремится стать в театре серым кардиналом?

— Пока похоже на то…

— И кто же это может быть, на твой взгляд?

— Кто угодно. Я говорила тебе о своем де жа вю в «Сатириконе»?

— Все уши прожужжала! — хохотнул Вадим. — А еще ты говорила о своей незабываемой встрече с Ганиным. Вот скажи, что понадобилось ему в коридоре во время спектакля, а? — он прищурился.

— Его версия выглядит убедительной. Поставь себя на его место, стал бы ты терпеть приставания какого-то педика?

— Странное совпадение, не правда ли? И не первое, кстати. Журавлев прервал твое интервью, сославшись, что ему срочно нужно с кем-то переговорить. Ушел и не вернулся. Настя показала, что в тот день Илья Ганин как раз за десять минут до конца репетиции вошел в театр. Потом, случай на банкете. Ганину удалось напоить отравленной водкой всех, даже нас с тобой. Но сам он не пил. А наутро Лину нашли задушенной. Теперь случайная встреча в «Сатириконе», где странным образом убили совершенно постороннего посетителя. Прибавь к этому страстное желание Ганина играть Гамлета, и все совпадения выстроятся в один логический ряд!

— Для того чтобы добиться главной роли в спектакле, Илье совершенно не нужно было идти на все эти убийства, — фыркнула Алена. — Он вообще не собирался играть в «Гамлете» после предательства Журавлева.

— Ты же сама говорила, что театр — тот же дурдом. Нормальные люди обижаются и отступают, или обижаются и борются какими-нибудь цивилизованными методами. А человек со сдвинутой крышей может натворить такое, от чего у Чекатило волосы на голове встанут дыбом.

— Хочешь сказать, что у Ганина крыша поехала?

— Как и у всех в этом театре.

— А почему ты забыл про гуру, Марию Клязьмину и Людомирова? У Клязьминой было не меньше причин устроить резню. Людомиров вообще в связи с этими убийствами поднялся от второстепенных ролей до роли Горацио. Кстати, послания от имени Гамлета — это его идея. А гуру…

— Гуру — крепкий орешек. Пять раз уже пытался поговорить с ним, и все без толку. Создается впечатление, что ему плевать на милицию, как и на все мирское. Похоже, положил он и на тот факт, что его могут признать убийцей.

— А что ты еще хотел от духовного лица?

— Я никак не разберусь ни в его сане, ни в самой его религии.

— Спроси у Федорова. Он знает ненамного больше тебя, но такие теории разовьет, что навсегда отобьет желание и близко подходить к гуру.

— И тем не менее ни Клязьминой, ни гуру, ни того же Федорова в «Сатириконе» в час убийства не наблюдалось.

— Я же говорила тебе о своем де жа вю, — напомнила Алена.

— Сколько можно повторять! — скривился Вадим. — Вполне вероятно, что твое де жа вю как раз и было связано с тем, что в толпе ты увидела Ганина?

— Если бы я увидела Ганина, так бы и сказала. И не стала бы прикрываться этим термином.

— Ты могла увидеть сотню знакомых лиц, совершенно не связанных с убийствами.

— Нет, у меня промелькнуло чувство, что я заметила кого-то, кого совсем недавно видела именно в театре. В конце концов, вспомни про песенку Элвиса Пресли: «Ты твердил, что мне показалось, а ведь мне далеко не показалось».

— Это называется ударом ниже пояса, — нахмурился Терещенко. — Запретный прием. Тогда действительно ничего не указывало на наличие песни, кроме твоих утверждений, разумеется.

— Ну, — она развела руками, — и в чем разница?

— Дьявол! — снова взревел главный. — Почему сцена стоит!

— А чего с ней будет, — лениво отозвался откуда-то снизу совершенно осипший голос главного механика.

— Романов, — проникновенно обратился к нему режиссер, — в этот момент сцена должна крутиться. Или ты забыл?

— Сейчас закрутится, — пообещал тот. — Кто же виноват, что рабочего нет на месте. У нас же все на кнопочках, только кнопочки в разных местах. А сапоги-скороходы мне не положены по должности. Ну нет сегодня у меня рабочего, подумаешь, трагедия — сцена на пять минут опоздала.

— Ты, собачий сын, срываешь мне репетицию, — устало ответил ему главный и, обхватив голову руками, упал на стул.

— Я не обязан каждого приводить на работу за руку. Один отгул просит, потому что похороны, у другого — свадьба, у третьего — зуб болит, четвертый — с похмелья, а я отдувайся за всех. Сколько раз просил увеличить штат.

— А разве тебе не прибавили рабочего полгода назад? — убитым голосом ответил ему режиссер.

— Прибавили! — под сценой что-то щелкнуло, и оставшаяся часть ответа потонула в лязге, с которым декорация поплыла в сторону. — … Так ведь его все равно нет, — закончил свою мысль механик уже в наступившей тишине.

— Я не могу здесь стоять! — взвизгнула Клязьмина и демонстративно отскочила к кулисам. — Такое ощущение, что все вот-вот на меня обрушится.

Часть декорации, изображающей серую стену замка, действительно угрожающе покачивалась над ее головой.

— Романов, — позвал главный, — когда ты смажешь все это барахло?

— Когда деньги дадите, — отозвалось снизу, — а то нагородили наверху, ни один подшипник не выдержит. В таком случае я не отвечаю за ваше искусство. Рухнет это все когда-нибудь, помяни мое слово. По нашей гнилой сцене ползать нужно, да еще с осторожностью, а вы тут пляшете. Нашли тоже Большой театр!

— Что ты хочешь сказать! — истерично поинтересовалась Маша. — Что с моей комплекцией сюда и соваться не стоит.

— Да бог с вами, девушка! Суйтесь куда угодно, только ответственность с меня снимите, — невозмутимо ответил ей механик, — а то, как прыгнут человек десять сразу, так и провалятся.

Маша не преминула пустить слезу от обиды.

— Забыл поблагодарить тебя за откровенность со следователем, — шепнул Алене Ганин. Причем в голосе его слышался большой процент язвительности.

— Не стоит, — кисло улыбнулась она, — я сказала Терещенко, что встретила тебя в коридоре «Сатирикона» еще до того, как мы нашли труп.

— Сейчас являются ко мне в гримерку всей шарашкой: следователь твой, начальник его усатый и еще трое с автоматами наперевес. «Гражданин Ганин?» — спрашивают, будто первый раз меня видят. Я им говорю: «Я». А они: «Не хотите ли сами предоставить то, что мы собираемся искать?»

— Ну? — выдохнула Алена, чувствуя сжигающий щеки стыд.

— А что я? — Илья развалился в кресле, закинув ноги на передний ряд, совсем как Журавлев, когда давал Алене свое последнее интервью. — Я им говорю: отдал бы вам, ребята, все свои сбережения героина и золотом партии бы поделился, а потом чистосердечно признался бы, куда Янтарную комнату полвека назад заныкал, да только не имею я ко всему этому никакого отношения.