Питер Аспе - Дети Хроноса

Через полчаса дверь снова открылась. Для Карине прошла целая вечность. Когда она узнала запах «туалетного утенка», то начала всхлипывать. Мужчина снял кандалы и заставил ее встать на четвереньки. Насильники снова явились, и кошмар повторился. Карине чувствовала себя виноватой, потому что пренебрегла советом комиссара Ван-Ина. Кроме того, она сорвала свое секретное задание, когда вонючий мужчина обнаружил ее карточку полицейского.

Илсе Ванкватем не испугалась, когда Ван-Ин позвонил в дверь.

– Здравствуйте, доктор, – презрительно произнесла она. – Входите.

Обыск продолжался до конца дня. Восемнадцать полицейских обыскивали «Помощь» от подвала до чердака. Специалист по компьютерам из отдела криминалистики занялся бухгалтерией НКО.

Илсе Ванкватем наблюдала за происходящим издалека. Когда Ван-Ин ее допрашивал, она отказалась давать показания. На вопрос, знала ли она Карине Неелс, она ответила отрицательно.

Караван полицейских машин скрылся, как тать ночью. Все потерпели поражение.

– Нам еще повезло, что мы это сделали без сирен и мигалок, – горько заметила Ханнелоре. – Если эта операция дойдет до газет, общественное мнение выставит нас на посмешище.

Ван-Ин уже начал свою запасную пачку сигарет. Его горло охрипло от курения.

– Должно быть, кто-то их предупредил, – сердито проворчал он. – Эта стерва знала, что мы приедем.

– Может быть, анализ дискет что-нибудь даст.

Ханнелоре старалась не падать духом. Она не могла сейчас упрекать Ван-Ина в том, что его визит к Мёусу и относящееся к этому запугивание были ошибкой, за которую они сейчас были наказаны.

Ван-Ин не реагировал. Он сам осознавал промах.

– Я считаю, мы должны сообщить госпоже Неелс, – сказала Ханнелоре. – Ничего хорошего потом не жди.

– Будешь говорить ты? – спросил Ван-Ин, почти умоляя.

Ханнелоре нажала на педаль газа. На своем маленьком автомобиле она обогнала полицейские машины.

– Потому что ты так любезно просишь, – сказала она покорно.

У жандармов в аэропорту Завентем был в тот вечер хороший улов. Они перехватили предполагаемого наркоторговца и арестовали мужчину, которого разыскивала полиция. Получилось так, что оба мужчины сидели в одном самолете. Потенциальный дилер Йос Броуэрс через полтора часа был отпущен из-за отсутствия улик. Вилльяма Артса, наоборот, в ожидании, пока прокурор примет решение, предоставили в распоряжение прокуратуры.

Пока Ханнелоре пыталась утешить госпожу Неелс, Ван-Ин позвонил в полицейский участок. Исчезновение Карине отодвинуло дело Герберта на задний план. Ван-Ин почти забыл, что сегодня утром он поручил Барту разыскать братьев Десмедт.

– Здравствуй, Барт.

– Здравствуйте, комиссар.

Барт царапал геометрические фигуры на обратной стороне недействительного служебного приказа.

– Боюсь, что вынужден вас расстроить, комиссар. Согласно записи актов гражданского состояния, нет никаких следов близнецов с фамилией Десмедт.

– Послушай меня внимательно, Барт. Я не в настроении для шуточек. Учитель Бюффел говорил уверенно. Близнецы ходили в школу в Брюгге. Их родители перебрались сюда в шестидесятых годах. Они же должны были где-то жить.

Шариковая ручка Барта зависла над бумагой.

– Я связался со всеми соседними муниципалитетами, – сказал он уверенно. – Из всех семей с фамилиями Десмедт, Десмед или Десмет нет ни одной, у кого мальчики-близнецы учились в классе учителя Бюффела.

Лодевейк Вандале нажал на красную кнопочку своего пульта управления. Голос диктора резко оборвался. Вспышка на экране в форме звездочки сморщилась в невзрачную невидимую точку. В гостиной стало тихо. Вандале сидел откинувшись в кресле. Его усталые ноги отдыхали на пуфе из марокканской кожи. Каждый звук, который нарушал шелест листвы, заставлял его вздрагивать. Каждые пятнадцать секунд его взгляд, как свет маяка, прочесывал комнату. Половина бутылки выдержанного коньяка не смогла заглушить это беспокойство. Вандале зажег «Давидофф» обычной одноразовой зажигалкой. Он чувствовал, как его покидают силы. Глубоко в его грудной клетке два гнилых легких стонали, как загрубевшие кузнечные мехи.

– Все-таки почему? – спросил он себя вполголоса.

Умирающий бизнесмен подумал о Провосте. Его воспитанник был мертв, и изменить это было уже нельзя. Когда вскоре прорвется гнойник, общественность подвергнет Брэйса линчеванию. Артса он сам приговорил к смерти.

Вандале утешал себя, представляя их молодые тела, – воспоминание, которое уже больше тридцати лет давало ему в трудные моменты утешение и облегчение.

От звона телефона у него чуть не остановилось сердце. Вандале чувствовал только боль. Мирно умереть было привилегией, которая оставалась только за праведниками. Хорошая смерть ему была не суждена, как бы сильно он этого ни желал.

Вандале с трудом встал с кресла. «Давидофф» продолжала невинно тлеть в переполненной пепельнице. Пожилой мужчина пошатнулся и стукнулся коленом о черный рояль, который, словно нетронутая дева, присвоил себе большую часть гостиной. Неповоротливый музыкальный инструмент был частью фасада, за которым Вандале прятался долгие годы. Но на музыку времени больше не было. Для этого уже слишком поздно. «На искусстве и культуре ничего не заработаешь», – постоянно наставлял его отец. Он хотел, чтобы сын пошел по его стопам, возглавив семейную компанию. Лодевейк Вандале пошел против воли отца. Молодой идеалист стал учителем. Он хотел вырваться, стереть контуры, которые для него нарисовали другие. Деньги были семиглавым драконом, против которого надо бороться изо всех сил. Лодевейк хотел быть современным Парсифалем. Он посвятит себя воспитанию молодежи, объяснит им, что в жизни есть нечто большее, чем прибыль и хорошо оплачиваемая работа. Молодежь нуждалась в развитии, культурном багаже и любящем учителе. Но внешний мир его никогда не понимал. «К детям нельзя прикасаться, нельзя ласкать. Для них это плохо», – говорили люди. Однако ни один из его воспитанников не получил травмы. Йохан Брэйс даже дослужился до министра. Непонимание людей сделало из Вандале карикатуру. Этот образ он сейчас воплотил в жизнь. Былой идеализм обернулся кровожадным хищником, который сожрал его душу.

Телефон продолжал упрямо звонить. Вместо того чтобы помассировать свое колено, Вандале погладил крышку рояля. Инструмент представлял все, о чем он мечтал, когда был ребенком. Поэтому он его купил, только когда его отец уже месяц покоился на кладбище. Никто никогда не прикасался к белоснежной клавиатуре, и это никогда не произойдет. Кто знает, ведь Вандале-старший наложил бы и на это свое вето, и первая нота погасла бы, как звездообразная вспышка на черном кинескопе.